По данным каталога языков Ethnologue, сегодня в мире насчитывается свыше 7 тысяч живых языков. Но в истории человечества их было значительно больше. В ходе эволюции языки, как и живые организмы, «вымирают». И единственным свидетельством существования «мертвых» языков остаются тексты, которые уже никто не может прочесть, и которые хранят бесценную информацию о народах, ушедших в прошлое вместе со своими языками. В нашей статье мы расскажем о том, как были расшифрованы три древних письменности: клинопись Междуречья, египетское иероглифическое письмо и письменность народа майя.

Пять столпов дешифровки древней письменности 

Как понять язык, который никто не знает и прочесть написанные на нем тексты? Этой непростой задачей занимаются две исторические дисциплины – палеография (от греч. παλαιóς «древний» + γράφω «писать») и эпиграфика (от греч. ἐπιγραφή – над­пись). И палеографы, и эпиграфисты дешифруют памятники древней письменности с одной лишь разницей: первые изучают тексты на папирусе, пергаменте и бумаге, а вторые – на твердом материале (камне, металле, керамике и т.п.).

Увы, для того чтобы древний язык удалось расшифровать, должен сложиться ряд благоприятных условий. Известный американский майянист (прим. ред.:  ученый, специализирующийся на изучении цивилизации майя) и эпиграфист Майкл Ко описал пять «столпов» успешной дешифровки древней системы письма:

• найдено значительное количество текстов достаточной длины;
• известен язык надписей или реконструирована его «предковая» версия, включая лексику, грамматику и синтаксис; в крайнем случае – известна языковая семья дешифруемого языка;
• существуют памятники-билингвы (прим. ред.: памятники древней письменности, содержащие надписи одинакового содержания на двух и более языках), которые содержат текст на дешифруемом языке и его перевод на прочитанной системе письма;
• известен культурный контекст носителей древнего языка — легенды и предания, из которых исследователи могут узнать названия мест, имена правителей, титулы и т.п.;
• у логографических надписей есть изобразительные соответствия (картинки, сопровождающие текст, и произошедшие из картинок логографические знаки).

Клинопись Междуречья

Первую известную систему письма в истории человечества – клинопись – создали шумеры, населявшие юг Месопотамии в середине IV тысячелетия до н. э. Изобретение этой оригинальной системы относят к 34–28 в. в. до н. э., что делает ее несколько старше египетских иероглифов!

Знаки клинописи состоят из клиновидных – отсюда и название – черточек, которые наносились на глиняные таблички заостренной палочкой из дерева или тростника.

Узоры становятся текстами

Современное название письменности шумеров дал немецкий ученый и путешественник Энгельберт Кемпфер. В 1712 году на основе собранных в путешествиях материалов он издал 5-томный труд «Радости экзотики» (от лат. Amoenitates exoticae), в котором упомянул в том числе и древние надписи из разрушенной столицы Древней Персии – Персеполя. Он был одним из первых, кто распознал в них письменность и описал ее так: «иностранные знаки, имеющие форму клиньев» («characteribus peregrinis, formam habentibus cuneolorum»).

Как было установлено позже, шумерская клинопись была построена по словесно-слоговому принципу. Сначала изображениями передавали названия предметов и понятий. На письме это позволяло отразить ключевые моменты передаваемой мысли, но не записать связную речь. Поэтому со временем находчивые шумеры стали соотносить знаки еще и с соответствующими названиям фонетическими комбинациями: рисунок ноги стал обозначать не только «ходить» (шумерское du-, rá-) и «стоять» (gub-), но и слоги du и rá.

Сегодня клинопись также называют шумеро-аккадским письмом. С III тысячелетия до н. э. рядом с шумерами поселились древние семиты, или аккадцы. В XXV в. до н.э. один аккадский вождь подчинил себе шумерские города и создал могущественное Аккадское царство. Официальным языком государства стал аккадский. Новый язык вытеснил шумерский из устной речи, зато шумерской клинописью стали пользоваться для записи текстов на аккадском, при этом аккадцы усовершенствовали перенятую письменность, выработав строгие каноны. Однако в итоге неумолимый ход истории все же предал забвению письменность шумеров: уже греки не имели о ней ясного представления.

Европейцы узнали о существовании клинописи в конце XVII века, когда итальянский путешественник Пьетро делла Валле, побывавший в Персеполе, опубликовал зарисованные им там загадочные знаки. Многие сочли их просто узорами, но были и те, кто сразу предположил, что это древняя письменность. Среди тех, кто думал именно так, был не только уже упомянутый Энгельберт Кемпфер, но и немецкий картограф и математик Карстен Нибур. В 1761 году по поручению короля Дании и Норвегии Фредерика V он в составе экспедиции отправился на Ближний Восток. Все участники экспедиции, кроме Нибура, умерли в дороге, он один добрался до Персеполя, где в мельчайших подробностях зарисовал клиновидные знаки. Внимательно изучив их, ученый пришел к выводу, что это тексты не на одном, а на трех (!) древних языках с разными системами клинописи. Правда, расшифровать их Нибур не смог, но зато по возвращении в Европу опубликовал рисунки 11 надписей, которые дополнили те, что ранее описали Пьетро делла Валле и Энгельберт Кемпфер. 

Царь великий, царь царей

То, что не удалось Нибуру, в 1802 году смог сделать молодой немецкий учитель Георг Фридрих Гротефенд. По легенде, он сделал это на спор с приятелями. Он рассуждал так: раз Персеполь – столица персов, то надпись, расположенная по центру в зарисованном Нибуром тексте, наверняка сделана на персидском. На ней он и сосредоточил свое внимание. К тому моменту из поздних персидских текстов, записанных уже не клинописью, ученым был известен стандартный персидский титул «великий царь, царь царей». От этого клише Гротефенд и оттолкнулся, отыскав в персепольских надписях слово «царь» и его варианты склонения.

Постепенно, анализируя персидскую историю, Гротефенд восстановил строение всей фразы «Дараявауш (Дарий), царь великий, царь царей, сын Виштаспы (Гистаспа), Ахеменид» и «Кшийарша (Ксеркс), царь великий, царь царей, сын Дараявауша (Дария), царя, Ахеменид» и представил результаты своего исследования в виде статьи, которую направил в Гёттингенскую академию наук. Увы, современники отнеслись к его версии расшифровки скептически.

Лишь 20 лет спустя, в 1823 году, лингвист Антуан Жан де Сен-Мартен изучал алебастровую вазу, на которой имя Ксеркса было записано тремя видами клинописи (включая древнеперсидскую) и египетскими иероглифами. С помощью результатов работы Гротефенда француз сумел прочитать имя и титул царя, а для верности обратился к Жану-Франсуа Шампольону, расшифровавшему годом ранее египетское письмо. Последний подтвердил, что и иероглифы на вазе содержат все ту же формулу: «Ксеркс, великий царь».

К концу 1830-х годов французские и немецкие ученые завершили расшифровку древнеперсидской, наиболее молодой формы клинописи. Но дешифровать шумеро-аккадское письмо им еще только предстояло. Задача эта была сложнее, потому что, в отличие от алфавитной древнеперсидской клинописи, где знаку соответствовала буква, шумеро-аккадская таила много «подводных камней», о которых ученые-энтузиасты XIX века не подозревали.

Погружение в пучину веков  

Британец Генри Кресвик Роулинсон был военным и дипломатом по профессии, но ученым по своему истинному призванию. Еще в молодости он заинтересовался Персией, а в 1833 году поступил на службу к персидскому шаху. Этот энтузиаст археологии задался целью расшифровать огромную билингву – так называемую Бехистунскую надпись, высеченную в скале на высоте 105 метров и открытую еще в 1598 году англичанином Робертом Ширли. Однако за прошедшие десятилетия никто так и не сумел подобраться к надписи настолько близко, чтобы точно разглядеть все буквы. 

Роулинсону с помощью альпинистского снаряжения удалось спуститься к рельефу и скопировать сначала древнеперсидский вариант текста, а несколькими годами позднее – аккадский и эламский варианты. Древнеперсидская клинопись, уже частично расшифрованная, должна была стать ключом к более древней шумеро-аккадской. Но тут перед ученым встал целый ряд проблем. В письменности отсутствовал словоразделитель, а ее огромный алфавит насчитывал более 300 знаков! Для каждого согласного имелось по несколько знаков, однако в замене их друг другом не было явной закономерности.

Помогли идеи коллег по цеху. Ирландский ученый Эдвард Хинкс установил, что знаки передают не согласные, а слоги. А французский археолог Поль-Эмиль Ботта обнаружил другую интересную особенность письма: многочисленные надписи, которые он нашел при раскопках дворца Саргона, совпадали по содержанию, но зачастую одно и то же место было написано в одном тексте идеограммой, а в другом – слоговыми знаками. Так стало известно, что одно и то же слово могло писаться и фонетически несколькими слоговыми знаками, и идеографически одним словесным знаком. Последнее важное открытие принадлежит самому Роулинсону: он установил, что большая часть ассирийских знаков полифонична, то есть может произноситься по-разному. Чтобы установить фонетические значения слоговых знаков аккадцев, в аккадской версии находили имена собственные, встречающиеся в древнеперсидской.  

Наконец в 1849 году во время раскопок в Ниневии, древней столице Ассирии, была найдена библиотека царя Ашшурбанипала. После распада Аккадского царства его преемницами в Месопотамии стали две могущественные державы – Ассирия и Вавилония, жители которых говорили на диалектах аккадского языка (поэтому последний также называют ассиро-вавилонским). Среди тысяч глиняных табличек с клинописью на ассирийском нашлись и древние таблицы, содержавшие значение клинописных знаков в их отношении к буквенному письму. Также в библиотеке нашлись и словари древнего шумерского языка. Так была завершена уникальная эпопея по расшифровке клинописи. 

Благодаря расшифровке шумеро-аккадской письменности человечеству стала доступна богатая литература на ассиро-вавилонском языке, например старейший из сохранившихся в мире «Эпос о Гильгамеше». А еще возможность читать древнюю клинопись стала толчком к расшифровке множества мертвых языков, которые в эпоху господства Аккадского царства позаимствовали эту систему письма. Так, науке и людям стал доступен первый письменный индоевропейский язык – хеттский (о дешифровке и интерпретации хеттского языка мы расскажем в одной из следующих статей).  

Египетские иероглифы

Вторым по древности в истории человечества стало египетское иероглифическое письмо, возникновение которого относят к XXXI веку до н. э. 

Непостижимая сакральная грамота

На ранней стадии развития египетские иероглифы не имели никакого отношения к звуковому письму, это было пиктографическое (рисуночное) письмо, где предмету или явлению соответствовал рисунок, отображающий его узнаваемые черты. Следующим шагом было создание идеографического (смыслового) письма, позволявшего записывать отвлеченные понятия. Например, день стали обозначать пиктограммой солнца: ведь солнце светит днем. Еще позднее появились звуковые знаки, в которых изображенный рисунок был связан уже не со значением слова, а с его звуковой стороной.

С подачи некоего ученого мужа по имени Гораполлон, написавшего книгу «Иероглифика», бытовало мнение, что иероглифы содержат сакральную мудрость древнеегипетских жрецов, и постичь их людям, не приобщенным к этому знанию, невозможно. Даже ученые долгое время считали тайну иероглифов неразрешимой. И такое мнение бытовало столетиями.  

Розеттский камень, или Случайная находка, ставшая сенсацией

В 1798–1801  годах Наполеон Бонапарт отправился в свой Египетский поход, и Европа узнала, как много следов египетской древности скрывается в песках пустыни. Помимо чисто военных задач Наполеона интересовало и археологическое изучение это древней страны. И вскоре недра Египта подарили науке ключ к ее тайнам: был найден знаменитый Розеттский камень – артефакт с надписью на трех языках. При сооружении форта Сен-Жюльен близ небольшого городка Розетты под Александрией его случайно обнаружил офицер французской армии. Находку тут же отправили в Каир, где за год до описываемых событий по приказу Наполеона был открыт Институт Египта.

Тексты на розеттском камне были написаны древнеегипетскими иероглифами, египетским демотическим письмом (прим.ред.: одна из ступеней развития египетской письменности, сформировавшаяся в VIII–IV в. в. до н. э., в которой обозначались гласные) и на греческом языке времен Александра Македонского. Правда, трехъязычная надпись оказалась сильно повреждена, но все же греческую версию удалось прочесть почти целиком: она повествовала о вступлении на престол молодого царя Птолемея V Епифана.  

Казалось, чтобы вникнуть в суть дела, подходила хорошо сохранившаяся демотическая часть. Однако эта упрощенная скорописная форма письма содержала много сокращений и лигатур (объединение двух и более знаков в один, например «ae» - «æ»), поэтому с трудом поддававшихся расшифровке и порождающих множество неточностей. 

При внимательном изучении находки было отринуто бытовавшее веками заблуждение о символическом характере иероглифов: даже простой подсчет знаков показывал, что количество иероглифов в сохранившейся части Розеттской надписи примерно втрое больше количества слов в греческой части. Следовательно, каждый иероглиф не мог передавать целые слова, и скорее всего эта письменность основа на фонетических знаках.

Заклятие снято!

Английский естествоиспытатель Томас Юнг первым высказал мысль, что иероглифы точно не могут носить символический характер при передаче греческих имен собственных. Розеттский камень содержал две группы иероглифов, выделенных картушами и, предположив, что они соответствуют имени царя Птолемея, Юнг попытался идентифицировать в них фонетические знаки. 

Но по-настоящему расшифровать иероглифы смог лишь молодой и амбициозный французский ученый Жан Франсуа Шампольон. Развивая идею Юнга о фонетическом написании чужеземных имен, он изучил все доступные воспроизведения египетских надписей, чтобы составить полный перечень иероглифов, а также их графических упрощений в более поздних формах египетской письменностях, в том числе демотической. 

Далее Шампольон распространил анализ написания отдельных знаков на целые слова: демотические соответствия греческих имен он знак за знаком воспроизвел в иератической (прим. ред.: переходная форма письменности от иероглифической к демотической), а затем в иероглифической форме. Применив этот метод к имени Птолемея, ученый действительно пришел к тому самому написанию, что было дано в картуше Розеттской надписи. Так с египетских иероглифов было наконец снято «заклятие молчания».

Позже Шампольон распознал в имевшихся у него египетских надписях целый ряд греческих и латинских имен. Итогом огромного труда французского востоковеда стала дешифровка древнеегипетской письменности, о чем он сообщил Парижской Академии 27 сентября 1822 года в знаменитом «Письме господину Дасье относительно алфавита фонетических иероглифов».

Письменность майя: не умершая, а убитая

С началом эпохи Великих географических открытий началась и колонизации европейцами новых земель. И уже первые колонизаторы Америки – испанские конкистадоры – с удивлением обнаружили на территории современных Мексики и Гватемалы следы высокоразвитой цивилизации, существовавшей в эпоху Древнего Мира. Это была цивилизация народа майя. 

Когда зародилась письменность майя, ученым доподлинно неизвестно, так как на самых ранних сохранившихся памятниках майя, датированных III веком до н. э., она предстает в уже завершенном и сформированном виде. Есть и еще один важный нюанс, коренным образом отличавший письмо майя от других древних письменностей: в XVI веке оно еще не было утрачено. Несмотря на то, что города древней цивилизации пришли в упадок задолго до прибытия европейских колонизаторов в Мезоамерику, иероглифическая письменность майя использовалась их потомками вплоть до окончания так называемого «Испанского завоевания майя», то есть практически до середины XVII в.

Епископ Диего де Ланда

Из-за вмешательства европейцев письмо майя было забыто до середины XX века. Особенно противоречивой фигурой в этом вопросе остается «епископ Юкатана» Диего де Ланда. Этот человек ввел латинский алфавит для майяского языка юкатек, на котором говорили местные жители, чем предопределил упадок исконной письменности. А из-за нежелания коренного населения обращаться в христианскую веру устроил аутодафе, во время которого были уничтожены 27 майяских иероглифических рукописей, или кодексов. 

В 1560-х г. г. Ланда написал книгу «Сообщение о делах в Юкатане», где рассказывал о культуре народа майя и давал конкистадорам практические рекомендации о том, как лучше достичь своих целей. Например, епископ считал, что если миссионеры будут говорить с индейцами майя на их языке, то это ускорит переход в новую веру. Обратившись за помощью к двум грамотным индейцам, Хуану Начи Кокому и ГаспаруАнтонио Чи, ставшими его информаторами, Ланда составил список майяских иероглифов, указав к ним соответствия букв испанского алфавита. По иронии судьбы этот «алфавит Ланда», созданный для сомнительной цели, и помог ученым будущего расшифровать забытую письменность.

Проклятие авторитетов

С приходом европейцев над письменностью майя, кажется, повис какой-то злой рок. Сначала она была ввергнута в небытие, а затем на пути к ее дешифровке постоянно возникали необъяснимые препятствия, из-за чего прочтение затянулось на несколько столетий.

Подобно шумеро-аккадской клинописи, письмо майя относится к типу словесно-слоговых (логосиллабических) систем, однако, как и в случае с египетскими иероглифами, долгое время бытовало заблуждение, что знаки майя – идеографические, то есть передают идеи, а не звуки. Подкрепляла последнюю версию изобразительная природа майяских знаков: глазу, привыкшему к европейской алфавитной системе, воспринимать их было сложно. 

В 1862 году французский исследователь Шарль Этьен Брассер де Бурбур отыскал в библиотеке Королевской академии истории Мадрида копию рукописи «Сообщения о делах в Юкатане», хранившую ключ к письменности майя. И вскоре двое исследователей приблизились к разгадке майяских иероглифов. В 1881-м Леон де Рони, исследователь сохранившейся майяской рукописи из Французской библиотеки, определил, что письмо включало идеограммы, фонограммы и детерминативы, и смог прочитать одно слово – «куц» (индюк). А американский этнолог Кир Томас, используя метод де Рони, прочитал еще три слова и фонетически отождествил 70 знаков. Докажи они тогда, что один и тот же элемент читается одинаково в разных «иероглифах», письмо майя было бы прочитано еще в XIX веке. Но тут случилось непредвиденное: археолог Филипп Валентини, специалист по календарям майя, опубликовал в 1880-м году разгромную статью «Алфавит Ланда — испанская фальсификация», после чего вопрос о фонетическом характере письма майя был надолго закрыт.

К началу ХХ века в «официальной» майянистике господствовала версия об идеографическом (соответственно, непостижимом) характере письма майя, поддерживаемая рядом влиятельных исследователей. Своеобразным монополистом в этой теме был английский археолог Эрик Томпсон. Пользуясь своим безусловным авторитетом, он на корню пресекал попытки исследователей двигаться по пути фонетической дешифровки, чем в итоге задержал изучение письменных памятников Мезоамерики на несколько десятилетий. Так, Томпсон «зарубил» своей критикой работу американского археолога Бенджамина Уорфа, который пришел к верному выводу о слоговом характере знаков майя и дал правильное звучание ряда из них.

Трофей советского артиллериста и победа метода Кнорозова

И тем не менее письменность майя тоже дождалась своего «Шампольона»! Им стал советский ученый Юрий Кнорозов. Американский майянист Майкл Ко, лично знавший Кнорозова и состоявший с ним в многолетней переписке, предположил, что, «вероятно, именно изоляция от влияния Томпсона в условиях сталинской России и позволила Кнорозову совершить свой великий прорыв».

О письменности майя Кнорозов узнал в конце Великой Отечественной войны. В мае 1945 года, будучи 22-летним фронтовым артиллеристом-корректировщиком, он нашел на руинах поверженного Берлина ящики с книгами, подготовленные для эвакуации из Прусской государственной библиотеки. В одном из них оказалось редкое издание сразу трех сохранившихся кодексов майя – Парижского, Мадридского и Дрезденского. Книга привлекла внимание молодого историка, и он забрал ее с собой в Москву. Уже в Москве ему попалась на глаза статья немецкого майяниста Пауля Шельхаса, который, как и Томпсон, заявлял о неразрешимости проблемы дешифровки майяской письменности. Кнорозов воспринял это как вызов.

Взявшись за дешифровку, Кнорозов перевел на русский язык «Сообщение о делах в Юкатане». Исследователю удалось разобраться с главным недоразумением в «алфавите Ланда»: при диктовке епископ называл не звуки, а названия испанских букв (например, вместо звука «h» было записано название буквы H - «hache»). Ученый пришел к выводу, что все знаки-«соответствия» к согласным буквам на самом деле представляют собой слоговые знаки типа «согласный – гласный», и только к испанским гласным были прописаны майяские знаки-«гласные». Алфавит Ланда на деле оказался силлабарием, то есть слоговой азбукой.

Для дешифровки письменности майя Кнорозов разработал собственный метод, основанный на математических принципах – «метод позиционной статистики». Суть его следующая: по количеству знаков в письме и частоте появления новых знаков в новых текстах определяется тип письма (идеографическое, морфемное, силлабическое, алфавитное). Так, для алфавитного письма количество знаков наименьшее, для идеографического, напротив, наибольшее. Путем долгих скрупулезных подсчетов Кнорозов установил, что во всех трех рукописях майя содержится примерно 355 неповторяющихся знаков и они соответствуют слогам. Затем ученый начал поиск устойчивых групп знаков, которые передавали корни слов, потом – регулярно связанные с ними переменные группы знаков, которые соответствовали частицам, аффиксам и проч. Работу облегчало то, что структуру «иероглифического» текста можно было сопоставлять с грамматическими показателями текстов майя XVI—XVII веков, записанных латиницей. В конце концов ученый перешел к определению условного фонетического чтения знаков, не представленных у Ланды, подтвердив верность сделанных выводов перекрестным чтением знака в разных позициях и текстах.

Результаты предварительной дешифровки Кнорозов опубликовал в журнале «Советская этнография» в 1952 году. А в 1955-м ученый вышел на защиту кандидатской диссертации с темой «„Сообщение о делах в Юкатане“ Диего де Ланда как историко-этнографический источник». Однако значение его труда столь серьезно превосходило уровень работы на кандидатскую степень, что ВАК официально присвоил Юрию Валентиновичу степень доктора исторических наук.

Это событие стало сенсацией на Западе: ученый, никогда «вживую» не видевший письменность майя, сумел расшифровать древний язык, не покидая своего кабинета! Несмотря на ярое сопротивление Эрика Томпсона и его абсурдные обвинения Кнорозова в пропаганде идей марксизма среди майянистов, метод советского ученого нашел поддержку у большого числа коллег в Европе и Америке. И в 1979 году на конференции «Фонетика в иероглифическом письме майя» в Государственном университете Олбани метод расшифровки Кнорозова признали официально. 

Лишь в 1990-е годы Кнорозов смог совершить поездки в Гватемалу и Мексику, где стал национальным героем и получил две государственные награды. Особенно горячо его чтут в Мексике, где установлены целых два памятника Юрию Валентиновичу – в Мериде и Канкуне. 

Автора текста Вера Радвила

Изображение на обложке: Freepik

В любом музее мира можно найти вещи c сомнительным или вовсе невероятным описанием. Их истории порой звучат как анекдоты, но именно такие экспонаты неизменно вызывают трепет у посетителей и ставят в тупик исследователей. Как складываются такие мифы, в чем секрет их живучести и как их изучают, расскажет историк-оружиевед Александр Сергеевич Ковалев.

Один отечественный оружиевед, некогда заведовавший сектором оружия в одном из крупных московских музеев, вернулся как-то раз с выездной выставки, проходившей в Швеции, и рассказал коллегам презабавную историю. Изучая описи и инвентари музейной коллекции, собранной в каком-то старинном замке, он случайно обнаружил запись о неких пистолетах, якобы принадлежавших Аттиле, вождю гуннов, опустошавших Европу в середине V века – за девять веков до того, как европейцы узнали про порох. Рассказ вызвал немало смеха и передавался в стенах музея как анекдот. Однако стоит сказать, что такие истории отнюдь не редкость.         

Предметы с «фантастической» атрибуцией существуют едва ли не так же давно, как материальная культура вообще. Они появлялись в разных частях света, в разные исторические эпохи и независимо друг от друга. Этот феномен всегда привлекал внимание исследователей, хотя до сих пор не становился предметом комплексного изучения. В нашей статье расскажем о трех примерах подобного рода. 

Вера и власть: меч царя Давида

Как правило, предметы, о которых идет речь, имели или имеют до сих пор сакральное значение, которое могло быть связано, с одной стороны, с религиозным культом, с другой – с символами власти правителя государства. Зачастую таким значением наделялось холодное оружие или доспехи, входившие в комплекс государственных регалий. «Вы не встретите такие сакральные предметы, скажем, из средневековой Швейцарии, где уже тогда были сильные республиканские традиции – они присущи главным образом монархиям», – комментирует историк-оружиевед Александр Ковалев. Примечательно, что в многочисленных примерах государств, где монархической форме правления пришла на смену республиканская, регалии, однако, не утрачивали своих фантастических атрибуций.

Одним из таких памятников является так называемый меч царя Давида, который хранится в Священном дворце музея Топкапы в Стамбуле и связан как с монархической властью османских султанов, так и с традицией мусульманского вероисповедания.  Меч покоится среди прочих реликвий, собранных в отдельном помещении: здесь можно увидеть посох Моисея (прим. ред.: в исламской традиции – Муса), мощи Иоанна Крестителя (прим. ред.: в исламской традиции Яхья ибн Закарийя), многочисленные сабли и мечи пророка Мухаммада и проч. 

На вид эта бесценная реликвия весьма непритязательна. Широкий обоюдоострый клинок из стали длиной 112 см и шириной 8 см,  довольно простой и небогатой отделки: декоративные элементы, в том числе ножны, выполнены из железа, а не из серебра. Единственное украшение – золотое насечение с именами пророков, выведенных арабским каллиграфическим письмом от основания до середины клинка: Давид, Соломон, Моисей, Иешуа, Захария, Иоанн Креститель, Иисус и Мухаммад. Заметим, что имена в этом списке не должны вас удивлять: в исламе многие ключевые фигуры христианской и иудейской традиции, в том числе легендарный царь Давид, почитаются как пророки. 

Едва ли не самой примечательной деталью экспоната можно назвать этикетку с надписью на двух языках, которая гласит: «Sword of Prophet David, about 10th century BCE» («Меч царя Давида, ок. X века до н.э.»). Далее надпись указывает, что символы на клинке отражают борьбу пророка Давида против Голиафа, перечисляет имена пророков и поясняет, что меч использовался во время церемонии опоясывания мечом. 

Отметим, что для османских правителей эта процедура по своему значению была аналогом привычной нам церемонии коронации или венчания на царство. Если для европейских монархов символом принятия власти был жест возложения на голову короны, венца или шапки, то для повелителя Османской империи таким жестом было опоясывание мечом. И в том, и в другом случае традиция предписывала использование совершенно конкретного предмета, значимость которого подкреплялась всевозможным мифотворчеством.

Со старинными предметами холодного оружия нередко бывает так, что на протяжении своей долгой жизни они собирались и разбирались, одни детали заменялись на другие и клинок, как правило, оказывается наиболее древней составляющей. Но даже делая скидку на эту расхожую закономерность, наблюдаемую в музейной практике, знающий специалист укажет с вероятностью 99%, что клинок меча из Топкапы никак не может датироваться Х веком до н.э. Оставшийся 1% списывается на исследовательскую строгость, которая требует прямых свидетельств из неопровержимых источников.

В отсутствие таких прямых документальных свидетельств о происхождении меча многое может рассказать его внешний вид. Так, по форме клинка, широкого, обоюдоострого, без ярко выраженного острия и без дола (прим. ред.: выемки вдоль длины клинка, предназначенной для облегчения его веса), этот предмет классифицируется как палаш – разновидность холодного оружия, сформировавшаяся приблизительно к XVI столетию. Да и хорошая сохранность металла, практически не изъеденного коррозией, говорит о том, что возраст этой вещи едва ли насчитывает больше нескольких веков. 

Изогнутая же рукоять с отверстием для бархатной кисти выполнена в стиле, типичном для палашей XVII века. Кстати, под турецким влиянием точно такие же палаши в этот период изготовлялись в Москве. «Исходя лишь из типологических особенностей уже можно сказать, что "меч царя Давида" относится к XVI-XVII векам. Клинок, вероятно, был изготовлен раньше, чем рукоять и ножны», – говорит Александр Ковалев. 

Сведения о том, когда и при каких обстоятельствах меч мог попасть во владение турецких султанов, довольно скудны «Сотрудники музея Топкапы регулярно переиздают и обновляют книгу "Сокровища музея Топкапы", – поясняет Александр Ковалев, – в ней освещаются самые важные вещи из музейных коллекций, в том числе и так называемый меч царя Давида. И  в новейших ее переизданиях указаны все те же древние сомнительные атрибуции. Исследовательских статей от специалистов из Топкапы практически нет».

В Турции до сих пор действует негласный запрет на обнародование действительных атрибуций, которые могли бы разрушить мифологемы вокруг предметов сакрального значения, хранящихся в Топкапы. Поэтому в музейных экспозициях и сегодня можно встретить «фантастическое оружие», вроде меча ветхозаветного персонажа.

Впрочем, в своих спорадических публикациях некоторые специалисты умело обходили этот запрет, указывая «официальную» датировку меча царя Давида в описании клинка, но уточняя при этом действительное время и место создания деталей – рукояти, ножен и проч. «Я видел такую хитрую атрибуцию в очень редком сборнике, вышедшем еще в 1970-е годы и каким-то чудом просочившемся в сеть, но позднее книжка исчезла из интернет-ресурсов и больше я ее не находил», – рассказывает Александр Ковалев. 

Эпоха империй: сабля Карла Великого или меч Аттилы?

В венском Музее истории искусств есть помещение, по своему значению напоминающее Священный дворец из Топкапы с не менее броским названием – Schatzkammer – «Сокровищница». Она, в свою очередь, делится на два помещения: Духовную сокровищницу (Geistliche Schatzkammer) и Сокровищницу мирских предметов (Weltliche Schatzkammer). Здесь также хранятся вещи, выступавшие в роли важнейших символов государственной власти. 

К таким вещам относился экспонат с инвентарным номером SK_WS_XIII_5 – сабля со стальным клинком длиной 86,5 см и весом 730 г, рукоять и ножны украшены драгоценными камнями и золотыми пластинами с резьбой и гравировкой. Как гласит надпись на этикетке, – Der Säbel Karls des Großen – вещь некогда принадлежала легендарному основателю Каролингской империи Карлу Великому (ок. 747-814). Примечательно, что на той же этикетке, как и в недавно обновленном электронном каталоге Музея истории искусств, этот предмет датируется первой половиной X века – когда Карл Великий давно уже был мертв.

Прежде чем мы попытаемся прояснить эту странность, оговоримся, что саблю Карла Великого не следует путать с мечом Карла Великого, также известным как Joyeuse – «радостный». Joyeuse, который теперь хранится в Лувре, по всей видимости, действительно был выкован в глубоком Средневековье – во всяком случае его клинок и отдельные элементы ножен и рукояти. Но при Наполеоне I, стараниями которого Священная Римская империя прекратила свое существование в 1806 году, меч был пересобран, поэтому «сейчас он выглядит как совершенно типичный памятник наполеоновского ампира, от эпохи Карла Великого в нем мало что осталось», – комментирует Александр Ковалев. И меч, и сабля на протяжении многих столетий присутствовали при церемонии коронации императоров Священной Римской империи. Но если саблю Карла Великого перестали использовать в конце XVIII века, то Joyeuse после наполеоновских завоеваний стал церемониальной регалией французских правителей вплоть до Карла Х.

 Атрибуция, связывающая саблю с именем знаменитого короля франков, подвергалась сомнению еще в описании, представленном в официальном каталоге венского Музея истории искусств 1878 года. Так, автор каталога  Квирин фон Лейтнер рассказывает о поверье, согласно которому сабля якобы была подарена Карлу Великому халифом Харуном ар-Рашидом. Далее он указывает, что в действительности предмет может относиться к эпохе нормандского завоевания Сицилии – то есть к середине XI века, а вовсе не к рубежу VIII-IX веков.

Поверье о даре Харуна ар-Рашида было не единственным мифом, связанным с регалией германских императоров. Еще более невероятную историю, корни которой, по-видимому, восходят еще к Средним векам, передает венгерский исследователь Золтан Тот: легенда гласит, что мать венгерского короля Шаламона (1057-1087) якобы подарила эту саблю одному из баварских герцогов под именем «меча Аттилы».

Как же получилось, что экспонат из Музея истории искусств связал одной нитью венгров, предводителя гуннов, Карла Великого и императоров Священной Римской империи?

Ответ на этот непростой вопрос попытался дать британский историк Эварт Окшотт (1916-2002). Он обнаружил пересказ старинного предания, согласно которому германский император Оттон III вскрыл могилу Карла Великого и достал из нее меч, покоившийся вместе с легендарным предводителем франков. Правдивое или нет, это предание отражает вполне реальный исторический факт – амбиции Оттонов, которые, подражая франкам, претендовали на императорский титул и преемственность первому императору Запада. Тем самым мы находим объяснение тому, как регалия германских правителей связана с Карлом Великим. И хотя история об «Оттоне-расхитителе гробниц» скорее всего, вымышленная, есть все основания полагать, что сабля действительно появилась в сокровищнице императоров Священной Римской империи в X веке – при династии Оттонов. 

Связь с венграми также находит вполне логичное основание: «Все это очень хорошо встраивается в то, что мы знаем об истории Германии этой эпохи, – поясняет Александр Ковалев. – Оттон I успешно отражал нападения венгров и сумел остановить их дальнейшее продвижение на запад. Именно благодаря ему они остановились в Карпатском бассейне и закрепились в этих землях». Кроме того, трудами австрийского историка Венделина Бёхайма и одного из корифеев отечественного оружиеведения доктора исторических наук Анатолия Кирпичникова было доказано, что сабля изготовлена венгерскими мастерами либо под их сильным влиянием. Изогнутая рукоять, расширяющаяся к навершию, простое перекрестие, тип декора – все эти особенности позволяют идентифицировать этот предмет как «саблю венгерского типа».

Осталось понять, как в эту картину затесался предводитель гуннов Атилла. На этот вопрос пока нет окончательного ответа, но вполне вероятно, что искать его следуетв этимологии слова «Венгрия» и путанице, которой мы обязаны средневековым хронистам. Самоназвание венгров – magyar – родственно вариантам названия, существующим в финно-угорских и западнославянских языках: mađarska – на хорватском и боснийском, maďarsko – на словенском и т.д. С другой стороны, европейские варианты – Hungarian (англ.), Ungar (нем.), hongrois (фр.), да и русское слово «венгры» – явно восходят к совершенно другому общему корню, и кроме того, они созвучны слову «гунны» во всех этих языках: Huns, les Huns, Hunnen…

Жители западной Европы в X веке, по-видимому, еще хранили память о страшных набегах кочевников во главе с их предводителем Аттилой, и, столкнувшись с новой угрозой, также надвигавшейся с востока, отождествляли венгров с гуннами. Как знать, возможно, военный трофей, доставшийся Оттонам в победоносной войне против «гуннов», символически называли «мечом Аттилы», и это легло в основу предания. 

Однако легенда, связывающая саблю с Карлом Великим, по-видимому, была более популярной и постепенно вытеснила все прочие, навсегда закрепившись за этим «мирским сокровищем» германских императоров.

Оружие, которого не было: кремлевский тарч

Третий «фантастический» предмет, о котором мы расскажем, хранится в Оружейной палате Музеев Московского Кремля. В постоянной экспозиции его увидеть нельзя: он находится в фонде и лишь изредка становится частью временных экспозиций. Этот загадочный предмет под названием «тарч» представляет собой металлический щит, в который встроен наруч с руковицей, богато отделанный медными золочеными наклепками, красным атласом и шелковой каймой с бахромой.   

В царскую сокровищницу этот причудливый доспех попал не позднее XVII столетия: он упоминается в переписной книге 1687 года, где перечислены все предметы, хранившиеся в Оружейной палате. Из приведенного здесь описания мы также узнаем, что частью тарча был также шпажный клинок, зафиксированный в перчатке, и что изначально мастер украсил наруч воронением ( прим. ред: техника декоративного оформления металла, придающая  ему черный цвет).

Тарч из Оружейной палаты часто изображали русские художники и иллюстраторы XIX века, обращавшиеся к историческим сюжетам. В частности, на литографиях в издании Андрея Прево «Живописный Карамзин, или русская история в картинах» 1836 года. Здесь художник Борис Чориков изображает оборону Смоленска от поляков и «снаряжает» русского воеводу саблей и тарчем, которым тот грозит польским врагам. Тот же предмет Чориков надевает на руку воинов на иллюстрациях к «Историческому описанию одежды и вооружения российских войск с рисунками», вышедшему в свет в 1841 году. Мы также видим тарч в «Руководстве к истории, описанию и изображению pучного оружия с древнейших времен до начала XIX века» Павла фон Винклера (1894 г.), и на рисунках Федора Солнцева в монументальном труде «Древности Российского государства» (1853 г.), и на советских открытках с русскими средневековыми доспехами, выпущенными 140-тысячным тиражом (1983 г.), и даже в компьютерной игре «Смута» (2024 г.)!

Типологически тарч можно сравнить с траншейным рондашем – западноевропейским изобретением XVI века, использовавшемся, как видно из его названия, для обороны в ходе траншейных боев. Но есть несколько важных особенностей, принципиально отличающих тарч от траншейного рондаша. Во-первых, у рондаша рукавица с наручем прикреплены вдоль, а не перпендикулярно плоскости щита. Кроме того, рондаш был гораздо меньше по весу и по размеру, чем тарч. «С подобными характеристиками рондаш был вполне функциональным орудием для средневекового воина, чего нельзя сказать о тарче, который весит восемь килограмм. Держать его на вытянутой руке так, как это предполагает его устройство, дольше минуты совершенно невозможно», – говорит Александр Ковалев.

В действительности помимо фантазий художников и мифологем, созданных авторами позапрошлого столетия, нет никаких реальных исторических свидетельств, указывающих на то, что в русском средневековом войске мог существовать такой предмет, как тарч. Отечественные историки и оружейники XIX века столь самозабвенно увлекались предметами русской старины, что порой без всякого злого умысла указывали в своих атрибуциях ошибочные датировки, «удревняя» предметы на пару-тройку веков. Художники же, подхватив эту фантазию, охотно воплощали ее не только в произведениях на исторические сюжеты, но и в иллюстрациях к научным трудам. В итоге у широкой публики и даже у некоторых специалистов, не сильно вдававшихся в детали, сложилось устойчивое представление, что тарч был неотъемлемым элементом снаряжения русского воина.

Но все же кто и зачем смастерил такую странную и непрактичную вещь? Некоторые исследователи полагают, что, несмотря на существующие между ними различия, траншейный рондаш вполне мог послужить «прототипом» для тарча. Скорее всего, к нему приложили руку западноевропейские оружейники, не понаслышке знавшие о рондаше. В пользу этого предположения говорят документы середины и второй половины XVII века, которые доносят до нас сведения о том, что в это время в московской Оружейной палате работали несколько мастеров из Западной Европы.  

Специалисты единодушно полагают, что тарч сделали не для использования, а для демонстрации умений оружейников. В пользу такого предположения, помимо всего прочего, свидетельствует то, что в Москве долгое время cуществовала особая церемония, которая называлась «пасхальным подносом» и ежегодно проводилась в неделю Пасхи. Во время этого мероприятия мастера Оружейной палаты подносили царю в качестве подарка богато декорированные предметы, демонстрировавшие все грани их мастерства. Сохранилось несколько списков, относящихся к разным годам, где перечисляются такие предметы, и хотя тарч среди них не упоминается, очень может быть, что он был как раз одним из пасхальных даров для Алексея Михайловича или его наследников.

Наира Кочинян

Изображение на обложке: Freepik