— Не лучшая ночь для наблюдений, — заметил заместитель директора Специальной астрофизической обсерватории (САО) РАН Валерий Власюк, подтверждая мои мысли. Мы стояли перед главным корпусом обсерватории, задрав головы, а над нами, почти задевая вершины окружающих гор, ползли темные облака, периодически закрывая звезды.
— Последние годы природа вносит в нашу работу коррективы, — продолжил Валерий Власюк. — Если раньше июль был безоблачным месяцем, то нынче максимум ясных ночей передвинулся на конец лета. Зато и в ноябре, и в декабре мы теперь порой ведем более интенсивные наблюдения, чем раньше…
Коррективы в деятельность САО и ее крупнейших телескопов — оптического Большого телескопа азимутального (БТА) и радиотелескопа РАТАН-600 — вносит не только природа, но и вполне земные процессы, например реформа РАН. Работа в новых условиях и стала предметом нашей беседы.
— Оказалась ли реформа для вас болезненной?
— Теперь нам нужно доказывать свою надобность, искать средства, бороться за бюджетное финансирование… Это трудно, непривычно. К примеру, в разы возрос бумажный поток, некогда остановиться, задуматься о глобальных вещах, перспективе. Однако я не могу сказать, что переход в новое структурное состояние идет скачкообразно. Часть людей, работавших в РАН, перешла в ФАНО, в том числе из нашего Отделения физических наук. Просматривается некое подобие преемственности. Это лучше, чем действовать в науке по принципу: мы все разрушим, а потом… Потом может не наступить. РАН давно отладила взаимоотношения со своими подразделениями. В ней знали, образно говоря, где что лежит и откуда что берется. Но вот появилась новая организация. Естественно, что она хочет понять, какое ей досталось наследство. ФАНО пока больше выглядит “комиссией по инвентаризации”, что объяснимо.
Нарекания на работу академии, особенно в последние годы, были серьезными. На мой взгляд, РАН действительно вяло реагировала на происходящие изменения. Эта структура явно запаздывала в собственном реформировании, которое назрело. С другой стороны, я ощущаю сегодня определенный дискомфорт: в академии нами руководили те, кто сам вышел из науки, кто понимал ее проблемы и задачи. К примеру, в 1994 году, когда в обсерватории следили за кометой Шумейкеров — Леви, падающей на Юпитер, с нами был и нынешний президент РАН академик Владимир Фортов…
У ФАНО, мы это уже почувствовали, более жесткий, административный стиль. Кадры, пришедшие туда, — новой генерации, заточенные на достижение результата, поставленного руководством. Людей от науки в ФАНО мало. Оттого иной раз слышишь: “А как вот вы там сидите в телескопе и наблюдаете?” Впрочем, размытое представление о том, чем мы вообще занимаемся, существует во многих ведомствах, с которыми приходится иметь дело. К сожалению, и в основополагающих документах, принятых за последнее время в области науки, фундаментальная составляющая просматривается слабо. Трудно доводить наши аргументы в пользу ее необходимости до Министерства образования и науки, ФАНО. Особенно в случае с нашей организацией, ориентированной, в первую очередь, на решение фундаментальных задач. Чтобы понять всю сложность астрофизических исследований, то, что прикладная наука опирается на фундаментальную, руководителям, ведущим сотрудникам ФАНО надо чаще бывать у нас. Между тем САО могла бы стать одним из катализаторов для развития целого ряда отраслей промышленности. Ведь у нас самые жесткие требования к изделиям радиоэлектроники, оптики, которые наша страна, в принципе, могла бы производить.
— Иными словами, зависимость САО от импортного оборудования сегодня очень высока?
— Нет, и в советское время, и сегодня закупки такого оборудования носят разовый, эпизодический характер. Многое мы продолжаем делать на своей экспериментальной базе (специалисты у нас очень высокой квалификации), что-то — в кооперации с другими академическими институтами, некоторые приборы изготавливает отечественная промышленность. Зарубежная аппаратура, принадлежащая нашим партнерам, завозится сюда под конкретные наблюдения, максимум — на пару месяцев, потом она возвращается в свои страны вместе с учеными. Аппаратуру, созданную нашими силами, мы также передаем для наблюдений своим зарубежным коллегам.
— Значит, экономические санкции против России, которые постоянно ужесточаются и расширяются, не смогут серьезно осложнить жизнь ученых САО?
— В рамках проведения текущих наблюдений — однозначно нет. Проблемы могут возникнуть с развитием нашей инструментальной базы. Запад и раньше строго следил за распространением современного высокотехнологичного оборудования. Мне неоднократно приходилось заполнять так называемые лицензии конечного пользователя. В них прописаны жесткие ограничения на его использование. Каждый раз за рубежом спрашивают: “Для чего вам нужно это оборудование?”. Мы отвечаем: “Изучать звезды, галактики, проводить фундаментальные научные исследования. — “Ага, ну ладно”. Вполне возможно, что в новых условиях кому-то придет в голову поставить для нас еще более жесткие ограничения.
— САО всегда имела огромный круг зарубежных связей и партнеров. Появились ли признаки сворачивания кооперации в связи ухудшением общей политической ситуации?
— Постоянно общаясь с зарубежными коллегами, я понял такую вещь: проблема не в самих ученых, а в правительствах отдельных стран, которые “не рекомендуют” им приезжать к нам, сотрудничать с нами. Такие моменты появились. Так, у нас один раз в три года, обычно в конце августа, проходит большая конференция по изучению магнитных полей звезд. Подготовка к предстоящей встрече уже идет. И вот от канадских коллег я услышал такое: “Наше правительство не рекомендует нам ехать к вам в связи с событиями на Украине и в Крыму. Давайте проведем онлайн-конференцию. Мы все же хотим выступить и послушать”. Другие ученые прямо заявляют: все равно приедем.
Да, ощущается определенное влияние известных событий на научную деятельность. Однако в массе своей все хотят сотрудничать. Потому заявки на наблюдения сегодня продолжают поступать из Китая, Индии, Франции, Италии, США и даже с Украины. Cо стороны украинских коллег нет даже намека на то, что мы теперь вроде как по разные стороны баррикад. Вот сейчас у меня на рецензии статья ученого из Харькова. И мы с ним интенсивно обсуждаем перспективы совместных наблюдений…
— Вернемся к взаимоотношениям САО с ФАНО. Вы сказали, что сейчас приходится упорно бороться за бюджетное финансирование. И каковы успехи?
— В конце декабря прошлого года мы, вместе со всеми институтами РАН, подписали с ФАНО соглашение о финансировании на 2014 год, а в январе уже началось поступление средств. Так что тут все нормально. Другое дело, что его объем на текущий год утвержден в объеме прошлого года, причем без учета инфляции. В результате первое полугодие мы закрыли в цифрах ФАНО “тютелька в тютельку”, ничего серьезного не покупая, то есть не развиваясь.
— Но без развития не будет новых знаний, новых наблюдений, новых открытий!
— Что мы и пытаемся доказать руководству ФАНО. Работаем с новым Российским научным фондом. Правда, пока не очень успешно. В ходе двух конкурсов среди научных групп и лабораторий наши сотрудники получили только один грант. На наш взгляд, у РНФ пока нет внятной политики, либо она есть, но основывается на наукометрических критериях. К примеру, один из главных — индекс цитирования. На этом фоне в выигрышном положении оказываются ученые-теоретики. Экспериментаторам выиграть грант значительно труднее. Обратите внимание: среди победителей конкурса РНФ очень мало экспериментальных работ. Это настораживает.
Зато как положительный факт могу отметить во много раз “потяжелевшие” суммы, выделяемые Минобрнауки России на поддержку уникальных научных установок. Если раньше по таким конкурсам можно было получить на БТА в год 2-3 миллиона рублей, то ныне — до 60 миллионов. Правда, еще надо победить. Но если мы выиграем конкурс, эти средства как раз и пойдут на развитие телескопа: новое оборудование, новые методики, новые наблюдения. И на зарплату тем, кто добывает новые знания.
— И как в новых условиях видится развитие БТА? Его научная и инструментальная составляющие?
— Есть государственная программа развития астрономии до 2025 года. Есть наша программа развития САО до 2020 года, которую мы представляли в РАН, сейчас подали в ФАНО. В ней отражено видение основных направлений развития обсерватории. Сам БТА кардинально уже не изменить, зато можно расширить его предельные возможности. Это, например, касается спектрального диапазона — то, в чем мы отстаем от Запада. Например, можно создать аппаратуру для работы в инфракрасном диапазоне спектра, что изначально на БТА не планировалось. Наши попытки купить на Западе камеру для этого диапазона успехом не увенчались: как существовал жесткий контроль получения Россией передовых технологий, так он и остался. К сожалению, современная отечественная промышленность изготавливать подобное оборудование не может, хотя до начала 2000-х на наших телескопах стояли светоприемники, изготовленные в САО на отечественных чипах из Санкт-Петербурга. Последние 15 лет мы, как все ведущие производители астрономических камер, перешли на использование английских чипов. Это что касается видимого диапазона. А своих хороших приборов для инфракрасного диапазона у нас не было никогда. Хотя потребность в них есть и у фундаментальной науки, и у прикладной: тот же ближний космос с его проблемой астероидно-кометной опасности или задачи борьбы с космическим мусором на околоземных орбитах.
Коллеги предлагают: давайте будем осваивать на БТА субмиллиметровый диапазон, поскольку в стране субмиллиметровых радиотелескопов нет. Это перспективное направление, и мы планируем создать и задействовать на БТА аппаратуру для диапазона, близкого к тому, на каком, например, работает РАТАН-600, но там, где он уже не справляется. Экспериментальные приборы для этого отечественные конструкторы делать умеют.
Другое направление — работы, связанные с повышением временного разрешения благодаря использованию быстрых приемников излучения. Если сейчас время считывания отдельного кадра для большинства камер составляет десятки секунд, то можно перейти на кадры с длительностью в сотые доли секунды и даже на регистрацию времени прихода каждого фотона. И это очень интересно, поскольку в астрофизике есть переменные процессы, которые нуждаются именно в таком временном разрешении. Подобная аппаратура у нас уже есть, и мы планируем ее совершенствовать.
Еще один путь — расширение рабочего поля телескопа. Конструкторами БТА был заложен предел в 10-15 угловых минут (примерно половина видимого диска Луны). Сегодня в астрофизике необходимы поля в десятки угловых градусов. Это нужно для изучения, например, нашумевших в свое время гамма-всплесков. Как увидеть в оптическом диапазоне за доли секунды то, что вызвало этот всплеск? Стоит смотреть туда, где произошло явление, синхронно с космическим гамма-телескопом. Наши ученые совместно с коллегами из Казанского (Приволжского) федерального университета создали систему, состоящую из девяти телескопов малого размера, которые работают независимо от БТА и регистрируют все происходящее в поле со скоростью порядка 10 кадров в секунду.
Что касается повышения углового разрешения, то атмосфера мешает нам наблюдать с качеством, доступным космическим телескопам. Однако благодаря внедрению скоростных приемников света и сложных методов обработки данных мы в состоянии в несколько раз превзойти способности космического телескопа Хаббла по угловому разрешению. Это и делает директор САО РАН Юрий Балега со своими коллегами на БТА. Да, наши наблюдения длительны, а обработка данных занимает массу времени, но полученные результаты того стоят. Здесь планы развития предусматривают переход от оптического к инфракрасному диапазону.
— Юрий Балега давно и настойчиво доказывает на всех уровнях необходимость подключения России к международным астрофизическим объединениям. В частности, говорит о вхождении в Европейскую южную обсерваторию (ЕSO). Как обстоят дела сегодня? В связи с санкциями нам туда вообще закрыли дверь?
— Нет, дверь не закрыли, но, откровенно говоря, интерес к нам со стороны зарубежных коллег сильно угас. Виноваты мы сами. От этой организации поступало немало предложений к России о присоединении. Неоднократно к нам приезжал действующий директор ЕSO, выступал на различных астрономических форумах и в РАН. Правда, встречу с руководством нашей науки провести ему не удалось. Европейцам мы интересны не только как ученые, но и как коллеги по созданию нового крупного европейского оптического телескопа с 39-метровым зеркалом. В свое время они рассчитывали на возможности нашей промышленности по изготовлению зеркал для больших телескопов. Лыткаринский завод оптического стекла изготовил много хороших зеркал для мировой астрономии, и они это знают. Но оборудование ESO заказывает только у стран, являющихся ее членами. Мы очень хорошо вписались бы в этот проект. В научной сфере взаимоотношения остались хорошие.
— Так надо ли вступать России в эту организацию?
— Безусловно. Во-первых, это “мостик” к тем технологиям, которых нет у нас в стране. Во-вторых, это отличная возможность для наших ученых, особенно молодых, проводить исследования на самых современных инструментах, в международных коллективах. Это учеба, профессиональный рост, достижение результатов международного уровня. Однако со стороны России положительного ответа так и нет. Более того, в марте нынешнего года на обсуждениях в Минобрнауки высказывались уж совсем странные и непродуманные предложения о строительстве только своими силами нового большого телескопа с диаметром зеркала 60 метров. Мы с коллегами сначала посмеялись, а потом узнали, что кое-кто обсуждает эту идею на полном серьезе. При этом нашего мнения — людей, которые десятилетия эксплуатируют единственный большой телескоп страны, — не спрашивают. Я же могу заявить со всей ответственностью: в России нет сегодня технологий, позволяющих создать с нуля подобный телескоп. Без кооперации мы ничего не сделаем.
— Последний вопрос о судьбе многострадального 6-метрового зеркала БТА. Оно по-прежнему в Лыткарино?
— Да. Хронология такова. В 2004 году руководством РАН было принято решение полировать его в России. До 2008-го все шло нормально: мы у себя начали подготовительные работы, отремонтировали основной 100-тонный кран, создали охлаждающие установки для подкупольного пространства. В 2007-м зеркало отвезли на завод, но тут наступил кризис, деньги закончились. Незначительное финансирование работ прошло в 2010 и 2011 годах. Сегодня планы таковы: все завершить в 2015 году. Надеемся, что теперь успеют вовремя.
Беседовал Станислав ФИОЛЕТОВ
Фото Владимира Романенко
Нет комментариев