Широта научных интересов и география профессионального послужного списка одного из самых титулованных и высокоцитируемых молодых российских исследователей Артема Оганова впечатляют. Он и кристаллограф, и химик, и физик, и материаловед. После окончания геологического факультета МГУ им. М.В.Ломоносова ученый получил степень PhD и работал постдоком (младшим научным сотрудником) в Университетском колледже Лондона, был ведущим научным сотрудником, получил степень доктора наук и руководил научной группой в Цюрихском политехническом институте, затем перебрался в США, где стал полным профессором и заведующим лабораторией компьютерного дизайна материалов в Университете штата Нью-Йорк в Стони Брук. В 2013 году открыл еще две лаборатории — в России и Китае (в рамках мегагрантов), а недавно стало известно, что решил поменять постоянное американское местожительство на российское. С вопроса, почему он принял такое решение, мы и начали беседу с ученым.
— Я действительно вернулся в Россию после 16 с лишним лет жизни на Западе, но сохранив за собой позиции в Китае и в Америке, — поделился Артем Оганов. — Теперь я приезжаю сюда не урывками, на две-три недели, а постоянно живу в Москве, провожу здесь практически все время, и мне это очень нравится. Кого-то из уехавших из России ученых действительно притесняли, но многие люди, уезжая из страны по тем или иным причинам, придумывали себе легенду: что их выживали, не давали работать. Я сразу решил, что с моей стороны никаких мифов не будет. В России меня никто не обижал, препонов не чинил, я получил отличное бесплатное образование, здесь у меня масса друзей. В конце 1990-х я уезжал по очень простой причине: в науке у меня здесь не было будущего. Вспомните, в те годы у российского ученого не было возможности работать на современном оборудовании, получать нормальные деньги, на которые можно прожить с семьей. Реализовать и преумножить свои способности можно было только на Западе, и Запад дал мне эту возможность, за что я ему очень благодарен. Но я всегда помнил, что у меня есть родина, дом, и для себя решил, что, как только появится возможность достойно работать и жить в России, я ею воспользуюсь.
— Сегодня вы руководите тремя лабораториями в разных странах. Как вам это удается — спасает удаленный режим?
— Во-первых, я думаю, что я эффективный руководитель и вполне могу себе позволить две-три научные группы, хотя порой работать приходится на пределе возможностей. Удаленно руководить, с одной стороны, очень удобно, но с другой — когда в таком режиме взаимодействуешь со студентами, а через три месяца приезжаешь и обнаруживаешь у ребят пробелы, то начинаешь чувствовать перед ними вину. То есть идеально все же находиться рядом, чтобы вовремя дать нужную книжку или статью для заполнения пробелов.
— Получается, что студентам Физтеха, которые работают в вашей мегагрантовской лаборатории компьютерного дизайна материалов, крупно повезло.
— Об этом у них надо спросить, но на самом деле я сейчас посвящаю процентов 80 своего времени тому, чтобы ребят максимально… натренировать.
— На что?
— На то, что надо, — на всестороннее образование, на хороший рабочий тонус, на решение важных и интересных задач. На Физтехе, например, дается очень хорошая подготовка по физике и математике, но достаточно слабая по химии. Сейчас по моему приглашению у нас гостит мой коллега из Франции, который дважды в день по 4 часа читает им интенсивный курс химии. Поскольку ребята способные, они эти знания впитывают как губка. Мне очень повезло с российской лабораторией, потому что здесь удалось сколотить коллектив из исключительно талантливых людей. Среди студентов Физтеха встречаются такие, которых вы не найдете ни в одном университете мира. Есть у нас и отличные ребята извне — например, из РХТУ им Д.И.Менделеева. Есть также китайцы, иранец, итальянец. Все они здесь живут, некоторые учат русский — а другим и так комфортно. И получился очень динамичный, дружный, талантливый коллектив. Поскольку наша команда интернациональная, то сразу было понятно, что все семинары должны проходить на английском. Поначалу и наши, и китайцы говорили плохо, зато теперь, когда я присутствую на занятиях группы, вижу, что все общаются свободно и могут ехать на международные конференции, писать статьи в международные журналы, что они, кстати, и делают.
— Российская лаборатория продолжает деятельность американской?
— С одной стороны, я переношу сюда ту тематику, которой занимается лаборатория в США, но с другой — здесь развиваются новые направления, которых раньше не было. Это возможно благодаря тому, что российские мегагранты — вещь достаточно щедрая и гибкая. Я могу привлекать студентов с разным направлением подготовки. Из-за того, что в группе есть ребята с хорошей биохимической, биомедицинской подготовкой, мы начали работать над дизайном лекарств, чего не было в американской лаборатории. Благодаря появлению китайцев, которые занимались химией катализаторов, нам удалось развернуть и эту тему. Одна из недавних наших работ — статья в Physical Review Letters про структуру поверхностей катализаторов. А еще мы начали работать в области машинного обучения — направления искусственного интеллекта, когда компьютер с помощью специальных алгоритмов обучается на массивах данных и может делать новые предсказания. Это своего рода материаловедческая информатика. Вы можете, проанализировав базы данных, уловить какие-то закономерности, которые связывают химию и структуру веществ с их свойствами, и потом на основании этих данных задешево сконструировать новый материал.
— Среди ваших сотрудников есть и бакалавры?
— И бакалавры, и магистры. Одной из самых больших удач в моей жизни было открытие нескольких поразительно талантливых студентов-бакалавров здесь, на Физтехе. У них золотые мозги. Это ребята, равных которым я еще не встречал. Мне кажется, у них огромное научное будущее, если, конечно, не сломаются, не зазнаются и не обленятся. Если будут продолжать учиться, из них выйдут великие ученые.
— Физтех славится тем, что собирает под своей крышей многих победителей всероссийских олимпиад и других умников. Ваши — из этого круга?
— Да, причем если Физтех набирает студентов такого калибра, то потом я из них “поштучно” отбираю лучших. И надо сказать, что тут весомое преимущество дает мегагрант, который позволяет платить ребятам раз в 10 больше, чем их стипендия. Это их освобождает от необходимости висеть на шее у родителей или подрабатывать где-то. Они могут полностью сконцентрироваться на науке.
— И к тому же у этих студентов с блестящими мозгами есть не менее достойный научный руководитель… А кто вас вел по научной лестнице?
— У меня была очень хорошая подготовка в МГУ — школа великого кристаллографа академика В.Н.Белова, основателя российской кристаллографии. Среди моих учителей — академики Д.Ю.Пущаровский, В.С.Урусов. Когда я переехал в Англию, моим научным руководителем стал профессор Дэвид Прайс. Этот харизматичный ученый навсегда и очень глубоко изменил мою личность. К тому времени, когда я защитил диссертацию в Лондоне, я был уже сформировавшимся человеком, дальше я занимался самообразованием, в том числе благодаря ученикам, у которых тоже есть что перенять. Вообще я считаю, что образование, научная школа очень важны — это оказывает неизгладимое влияние на стиль мышления, стиль поведения, но еще важнее самообразование. Если человек перестает самообучаться, ему конец как ученому. Ученый — это не тот, кто все знает, а тот, кто постоянно учится.
— Известно, что у вас есть привычка самообразовываться в различных областях, даже с нуля вы какие-то вещи начинаете. Каково это, уже будучи признанным специалистом, начинать что-то совсем новое, стартовать “от печки”?
— Главное — не бояться и поддерживать в себе то, что в физиологии называется пластичностью мозга. Пластичность мозга — это и есть способность к обучению. Вот вы всю жизнь занимались кристаллографией, а попробуйте вникнуть в биохимию. Да, это не просто, но интересно, и вы не пожалеете об этом.
— Среди ваших научных результатов — масса спрогнозированных новых материалов. Какие из них уже можно “пощупать руками”?
— Мы запатентовали несколько материалов, есть прикладные проекты, которые делались по промышленным заказам. Назову диэлектрические полимеры — мы предсказали два таких материала, их структуру, состав, свойства, а потом все было полностью подтверждено экспериментом. Этот материал фактически готов к производству, по итогам работы недавно вышла статья в Nature Communications. Другой пример — мы запатентовали материалы для хранения фтора — полифториды, которые разлагаются при нагревании, выделяя фтор. Проблема хранения фтора до сих пор технически не решена, потому что этот газ чрезвычайно химически агрессивен и крайне токсичен. Поэтому его обычно производят там, где используют, например, на заводах по изготовлению пластика. Но все же удобнее его было бы производить в одном месте, а потом безопасно транспортировать, что мы и предложили.
Мы также разработали несколько сверхтвердых материалов, новые магнитные материалы. А недавно запатентовали одно новое лекарство (от рассеянного склероза) и собираемся патентовать еще два.
— Все что вы назвали, относится к совершенно разным областям. Как это у вас происходит — идеи возникают спонтанно?
— Нам удается быть “всеядными” благодаря универсальности метода, который я изобрел. Он позволяет предсказывать структуру и состав материалов и оптимизировать как стабильность материала, так и его свойства. С помощью этого метода вы можете предсказать, какая форма вещества, какие структуры или составы окажутся устойчивыми, какие будут обладать магнитными или диэлектрическими свойствами. Метод можно применять к любым классам веществ и почти к любым типам свойств. По этой причине практически любая задача, которая нам интересна, оказывается нам подвластной.
— Американцы в таком случае не должны были вас отпускать. Могли бы предложить условия, от которых невозможно отказаться.
— У меня там были очень хорошие условия, и Америка — прекрасная страна, но я хотел жить и работать дома. С другой стороны, у меня есть ощущение, что наука в Америке не является основным приоритетом общества. Я не совсем понимаю, что там им является, но со времен окончания “холодной войны” наука в американский список приоритетов не входит.
— А в российский?
— Она начинает в него входить. Да, пока еще наука в России не пользуется тем почетом и вниманием, которого заслуживает, но у нас есть “тренд на повышение”. Ну и последние инициативы государства: Сколтех, мегагранты, РНФ — прекрасное тому подтверждение.
— Сколтех создается на ровном месте, туда вложены большие средства, привлекаются очень известные специалисты, в частности, создавать лабораторию в новом университете пригласили вас. Вы верите в такого рода проекты?
— Если бы не верил, я бы этим не занимался. Я считаю (и эта точка зрения сформировалась благодаря моему британскому научному руководителю), что всем нам нужно добавить в жизни немного оптимизма и авантюризма. Нужно браться за новое дело, даже если в него многие не верят. Не бояться участвовать в рискованных проектах. Возможно, вы проиграете, но зато будете знать, что такое проигрывать, что такое браться за амбициозные задачи.
— Раньше говорили о научном романтизме, теперь — об амбициозных задачах.
— Времена меняются, люди становятся более прагматичными, и, надо сказать, я прагматик до мозга костей. При этом я идеалист, верящий в победу добра над злом и правды — над неправдой.
— Учитывая ту непростую ситуацию, которая складывается сейчас в и вокруг России, возвращение домой ученого-прагматика и его вера в доброе выглядят особенно символично.
— Я очень уважаю историю и знаю, что последние 100 лет — это годы стабильной нестабильности в нашей стране. Ее бросало из одной крайности в другую, внутренние и внешние проблемы уничтожали ее население и ресурсы. Но можно увидеть и другое — Россия всегда побеждала. Даже проиграв, она вновь вставала на ноги и в конце концов одерживала победу. Как можно не верить в такую страну?
Беседовала Светлана БЕЛЯЕВА
Фото Николая Степаненкова
Нет комментариев