Выступление на Общем собрании Российской академии наук председателя Комитета Государственной Думы по науке и наукоемким технологиям академика Валерия Черешнева запомнилось многим, и корреспондент “Поиска” попросила его более подробно ответить на вопросы, которые волнуют читателей нашей газеты.
— Валерий Александрович, ваше выступление на Общем собрании РАН многие восприняли как надежду на то, что заминированные, по образному выражению депутатов, участки реформы РАН будут разминированы, сложный период в жизни науки наконец-то закончится и институты вернутся в академию. Такое возможно?
— Спустя полтора года надо честно признать, что реформа РАН в том виде, в котором она была предложена исполнительной властью, была ошибкой. Законодатели пытались исправить положение, но кардинально изменить законопроект не получилось. Из академии были выведены научно-исследовательские институты, она была лишена права распоряжения бюджетными средствами для выполнения исследований, права распоряжения имуществом, а фактически потеряла самостоятельность и в то же время наделена рядом важнейших государственных функций. РАН должна разрабатывать предложения по формированию и реализации государственной научно-технической политики, давать прогноз развития научных направлений, не только вести фундаментальные исследования, но и координировать выполнение бюджетными научными организациями страны независимо от ведомственной принадлежности фундаментальные исследования, проводить экспертизу всех программ и проектов. Но академия сегодня — всего лишь президиумы региональных отделений и Президиум РАН в Москве, в общей сложности даже тысячи человек не наберется. Невозможно такими силами эффективно реализовать все эти задачи. Вместе с тем ФАНО сегодня — это аппарат управления и 1010 организаций, включая около 800 научно-исследовательских институтов. Несопоставимо! И теперь, для того чтобы разработать прогноз развития, например, ядерной физики, академия должна попросить дополнительные средства у ФАНО и на условиях договора поручить своим бывшим институтам разработку тех проблем, которые за ней законодательно закреплены. Это кто придумал такое?
— А правда, кто все-таки придумал?
— Не сознаются. Но точно — не академические люди.
— Но ведь стратеги в высоких кабинетах без устали твердят, что “мы без науки никуда”!
— А грянули санкции — и сразу стало понятно, кто куда. Срочно принялись за импортозамещение. А чем замещать? Наукоемкой промышленности нет, установка ведь была — все купим за нефтяные деньги. Сейчас бьем тревогу — инновационная гонка идет, наши, как мы говорим, партнеры стремятся в новый технологический уклад… А мы? А мы все в реформах. Началась следующая — структуризация. Пришло же кому-то в голову начать ее как раз в то время, когда против нас санкции объявили! Объединять научные учреждения, чтобы большие задачи решать? А Курчатов имел какой-то мифический курчатовский центр на всю страну? Нет. У Королева тоже никакого гигантского института не было. Был жесткий план каждому НИИ в конкретный срок решить конкретную задачу. Вся страна была вовлечена, но все научные учреждения, заводы были самостоятельные юридические лица: моторы делал Днепропетровск, Урал — корпус, начинка — Сибирь, у каждого свой гендиректор — как правило, Герой Соцтруда. Королев отвечал за конечный результат, но он и контролировал: не можешь сделать в срок — заменим. Этот опыт показал, что результат можно получить без гигантских центров. Главное из того, что я сказал, следующее: любое важное решение принималось на базе научного обоснования, научно-технического прогноза; была выстроена жесткая цепочка: государство — наука — производство — потребитель. Наконец, неукоснительно требовали исполнения государственного задания.
Да, ФАНО нынче работает, мы находим взаимопонимание, но когда у тебя все финансы, все имущество, вся недвижимость и все силы, то, сами понимаете, соблазн велик. Вот и появляется структуризация. Под какие цели? С кем обсуждали? Ведь если объединять — так для решения задач на стыке разных наук, а у нас сливают однородные учреждения просто потому, что так легче.
— Несмотря на все эти пертурбации, ученые продолжают выдавать на-гора научную продукцию, но, как вы сказали на одном из пленарных заседаний Госдумы, главная проблема все-таки — это недофинансирование науки. Какие перспективы в этом плане?
— О бюджете на этот год. Бюджет принят, проведено сокращение бюджетных расходов и на РАН, и на ФАНО, и на Государственную программу “Развитие науки и технологий”, а чтобы не перечислять — то сокращение произошло на всю отечественную науку. Решение Комитета Государственной Думы по науке и наукоемким технологиям о непринятии проекта бюджета осталось неучтенным.
Я должен сказать и о том, что появляются новые источники финансирования. Около 30 миллиардов рублей проходит через федеральные научные фонды в виде грантов. Теперь закон позволяет создавать фонды и на уровне города, области, муниципальные, частные.
— Будут такие?
— За рубежом их полно. Например, частный фонд Билла Гейтса каждый год выделяет 1 миллиард долларов на научные исследования по СПИДу. Мы законодательно установили, а регионы сами будут решать. Думаю, что могли бы этим воспользоваться Татарстан, Томск, Екатеринбург, Пермь. Но сами институты, как и прежде, финансируются бюджетом по минимуму — зарплата и коммунальные расходы. Ни командировок, ни оборудования, ни реактивов. Говорят: выигрывайте гранты, но для гранта в 20 миллионов надо месяца два обоснований, а потом еще и не получишь. За рубежом: госбюджет плюс внебюджетное финансирование, а гранты — дополнительно. Гарвард: бюджет — 2 миллиарда долларов, 2 миллиарда — внебюджетное, да еще и гранты. Не хочешь морочить голову обоснованием гранта — не надо, профинансирует университет, а ты — сиди и занимайся наукой. У нас — вся РАН полтора миллиарда долларов. Да разве можно делать ставку на грантовое финансирование при минимальном бюджетном? Молодые видят, что перспективы нет, ждать нечего, и опять пошел отток за рубеж.
— Что надо сделать, чтобы инновационная цепочка заработала?
— Инновационный пояс создавать. В прежние времена было 400 академических институтов, 6 тысяч отраслевых да 10 тысяч производств. Наука разрабатывала, передавала прикладникам, а те передавали чертежи, задания производственникам. А если еще Минсредмаш приказал — все работало в полном смысле по часам. И еще раз возвращаюсь к сказанному: была выстроена цепочка: государство — наука — производство — потребитель. Но сегодня говорят: так это было, когда не было частного производства и иными были экономика и политический облик страны. Да, но та же экономика и тот же облик в экономически развитых странах, а бизнес за наукой и новыми технологиями “стоит в очередь”.
— Это понятно — министерства ликвидировали, институты акционировали и посдавали в аренду, заводы, в основном, приватизированы, и их состояние не позволяет осваивать новые технологии, результаты научно-технической деятельности. Теперь-то что, новые открывать?
— Да, без этого ни нобелевских лауреатов, ни инноваций, ни импортозамещения не будет. Мы были в Силиконовой долине, там вокруг научной структуры современные небольшие заводики — тот самый инновационный пояс. Есть массовое производство по выпуску сотовых телефонов, каких-то экранчиков, разрабатывают программы под “умный дом”, “умный офис”. Вот такие предприятия надо открывать и для нашей науки. Но опять же надо решить, какие, где предприятия строить, какую продукцию выпускать, чтобы они внедряли наши разработки, а не чужой сборкой занимались.
— Это государство должно сделать?
— Это задача государственной социально-экономической политики, ее составной части — государственной научно-технической политики. А кто же еще этим должен заниматься? Только государство может создать систему. Коллега-соотечественник из США, получивший мегагрант, рассказывал, что у них сложился хороший коллектив, создали лабораторию, купили супероборудование, целый год осваивали методику, аспиранты защитили диссертации, кандидаты стали докторами, опубликовались в хороших журналах. Грант продлили, но до практического применения еще далеко, нужен следующий финансовый рывок, а срок заканчивается. И наш американец теперь страдает: вот я уеду — и что дальше?
— И опять витает идея ГКНТ…
— Я — за такой комитет, за концептуальные основы его организации, полномочия и принципы деятельности, чтобы вся цепочка государственной научно-технологической, инновационной политики была в его руках, чтобы на руководящие должности, как это было в ГКНТ, назначались только активно работающие ученые, независимо от возраста. Чтобы мы, наконец, увидели цельный государственный отчет по науке. Тридцать пять ведомств у нас планируют науку, а единого отчета нет. У нас есть ростки нового подхода, но нет системы, потому и кидаемся то на технопарки, то на МИПы. А науке нужен не только оборонзаказ, но и четкий госзаказ на гражданскую науку. И бизнес подключится к созданию высокотехнологичных производств, если будут соответствующие налоговые льготы, защита интеллектуальной собственности не хуже, чем на Западе. Но тут уже политическое решение необходимо.
— Жизнь показала, что это самое трудное, ведь даже такой, казалось бы, простой вопрос, как бессрочный характер проверки диссертаций на плагиат, Комитету по науке и наукоемким технологиям не удалось провести через Госдуму — видно, не все ваши коллеги безгрешны в этом плане…
— Да, проблема пока есть — некоторые диссертационные советы отказываются принимать сигналы о плагиате. Но большинство советов, если его обнаружили, направляют представление в ВАК на снятие научного звания с плагиатора. Так что по жизни закон бессрочной проверки уже работают. Я думаю, спустя год-полтора мы вернемся к нему, чтобы законодательно закрепить раз и навсегда меры по борьбе с этим злом. Это хроническое зло, и оно базируется на человеческой слабости и нечистоплотности. А вот прохождение в Госдуме бюджета на науку — еще более сложное дело. Комитет уже при первом чтении выразил свое несогласие с такими расходами на науку. В нынешней непростой политической, экономической ситуации надо не сокращать затраты на науку, а увеличивать.
— Все-таки можно ли “разминировать” такое отношение к науке? Если да, то что надо сделать?
— Государство должно иметь мужество исправлять свои ошибки, и делать это надо быстро. Реформа РАН необходима, но в ином виде, с иными задачами. Для кардинального решения этих вопросов, с учетом того, что принят Закон о РАН, что-либо принципиальное изменять можно только путем внесения соответствующих изменений в федеральный закон. О каких “соответствующих изменениях”, на мой взгляд, следует говорить? Их сегодня на Общем собрании называли выступающие:
запуск механизма двух ключей, когда все решения о финансировании, о судьбе научных сотрудников и научных организаций принимаются только с согласия обеих сторон;
ротация, омоложение кадрового состава, которые невозможны без отмены моратория на выборы новых членов РАН;
обеспечение реализации законодательно закрепленных государственных функций РАН путем реального подчинения научно-исследовательских институтов академии;
укрепление региональных отделений путем наделения их реальными полномочиями.
Это далеко не полный перечень, но это говорится участниками Общего собрания РАН, и я с ними солидарен. Еще раз повторяю, это можно сделать, в основном, путем внесения поправок в Закон о РАН и Закон о науке.
Много веков назад философ Сенека сказал, что, когда дуют ветры реформ, одни строят стены, а другие — ветряные мельницы. Мы, конечно, за ветряные мельницы, в помощь государству. Поэтому нужны поправки к Закону о науке, которые помогали бы ей, чтобы она вновь была на достойном уровне. И делать это надо не когда-то, а сегодня, сейчас и в России.
Выступление председателя Правительства РФ Д.Медведева на Общем собрании РАН вселяет надежду на то, что время позитивных изменений в законодательстве о науке, о РАН не за горами. Он однозначно сказал, что все предложения участников собрания будут рассмотрены, проанализированы и их конструктивная составляющая найдет отражение в нормативных правовых актах. А сказанное основано на правоприменительной практике реализации федерального закона о реформировании государственного сектора отечественной науки.
Беседовала
Светлана Крымова
Фото Николая Степаненкова
Нет комментариев