С астрономом Леонидом Петровым мы встретились в Астрокосмическом центре ФИАН им. П.Н.Лебедева РАН. Нет, в штате центра он не состоит и в командировке здесь не находится: за чужим рабочим столом, у компьютера, Леонид Юрьевич проводит свой законный отпуск. А место его службы — американское НАСА. Вопрос, как ученого представить читателям “Поиска”, вызвал у него определенные затруднения и потребовал комментариев.
— В НАСА работают сотрудники двух категорий: госслужащие и так называемые контракторы, их, думаю, больше половины, — объясняет Леонид. — К ним я и принадлежу. В соответствии с идеологией, господствующей в США, считается, что частный бизнес — это хорошо, а любая государственная организация заведомо работает неэффективно. Но если бы я был госслужащим, то, чтобы поехать в Москву даже в отпуск, мне пришлось бы подписывать разные бумаги.
— А как вы представляетесь на конференциях?
— Просто “Леонид Петров”. Потому что стоит добавить НАСА, как мой доклад или статью нужно будет подвергнуть внутреннему рецензированию. Если же еду на конференцию за собственный счет, то могу ничего, кроме фамилии, не писать. Из Москвы я отправлюсь в Петербург на конференцию и напишу просто “доктор Петров”.
— Как вы попали в Москву?
— Мой коллега, доктор физико-математических наук Юрий Ковалев (“Поиск” рассказывал о его исследованиях в №14, 2015), которого знаю 12 лет, пригласил меня приехать в ФИАН, чтобы вместе поработать, — и вот я здесь. Обычно мои каникулы длятся дней 15-20, но у меня оставалась еще неделя — и я пробуду здесь месяц.
— А как же заслуженный отдых?
— А для меня это и есть отдых. Думаю, с американской конституцией у меня не возникнет проблем: ведь она не гарантирует права на отдых. Как гражданин США (и России тоже), я могу работать, а могу ничего не делать — по своему усмотрению. Такой отпуск у меня впервые, и семья отнеслась к этому с пониманием.
— Тогда расскажите, ради каких исследований вы приехали в ФИАН.
— Начну с примера. В окно вы видите телевизионные антенны, но как бы в общих чертах. Если воспользуетесь биноклем, откроются не замеченные прежде детали, а стоит посмотреть в телескоп — то и совсем крошечные. Получается: чем мощнее средства наблюдения, тем больше информации вы получаете. То же происходит при наблюдении космических объектов на расстоянии в миллиарды световых лет. Радиоастрономия позволяет объединить данные измерений, сделанные телескопами, расположенными в разных частях Земли, а также на орбитальных спутниках, и перенести на магнитный диск. Так работает уникальный проект “Радиоастрон”, позволяющий получать самое высокое разрешение и тем самым исследовать практически все, что могут увидеть телескопы.
В центре желтого пятна на этой красочной картинке находится как бы красная клякса — так выглядит ядро Галактики. А этот “хвостик” — образующийся вихрь, из которого бьет струя элементарных частиц со скоростью, близкой к скорости света. Частицы взаимодействуют с окружающей средой и магнитным полем — их излучение мы и регистрируем. Телескопы работают как один сверхмощный инструмент, чьи возможности ограничены фактически лишь размерами Земли. В результате мы получаем очень высокое угловое разрешение и наблюдаем мельчайшие детали — в 10 000 раз четче, чем можно увидеть невооруженным глазом, и в 100 раз яснее, чем мощный наземный телескоп “Хаббл”. Теперь мы в состоянии обнаружить и рассмотреть даже слабо видимые объекты, раньше нам это никогда не удавалось.
Для создания и освоения наземно-космического интерферометра “Радиоастрон” потребовалось 30 лет. Скептики выражали сомнения в успехе проекта, поскольку астрофизический комплекс способен видеть только очень компактные объекты. А их, как полагали многие радиоастрономы, вообще могло и не быть в природе. Были и другие возражения. Даже если компактные объекты существуют, из-за возмущения в межзвездной среде их изображения размыты — и телескопы фактически ничего не увидят. А проект, между тем, развивается, и наблюдаемые нами объекты стали в 20-30 раз ближе — традиционные методы позволить нам этого не могли.
— И что вам удалось увидеть?
— Мы, например, изучаем активные ядра очень далеких галактик. Красная точка на рисунке, как я уже говорил, — это ядро самой ближней к нам Галактики. Она находится на расстоянии 50 миллионов световых лет от Земли, а предел наших возможностей достигает миллиарда. Сегодня мы знаем о галактиках достаточно много, но хочется еще больше. Наблюдения, сделанные с помощью “Радиоастрона”, показали, что они расположены более компактно, чем мы думали. Мы даже не предполагаем, какие результаты могут дать нам дальнейшие наблюдения и исследования, но ясно одно — наука продвигается вперед в познании неведомого. Два месяца назад мы получили одно из первых радиоизображений галактик с высоким разрешением. Без преувеличения, это — масштабное событие.
— Как давно вы ведете эти наблюдения?
— Я начал их еще во время учебы в Ленинградском университете, и мне по-прежнему интересны эти исследования. За 25 лет написал не так много статей — около 40, но греет душу, что коллеги по всему миру пользуются результатами моей работы.
— Получается, что вы добываете фундаментальное знание, а НАСА, как мне кажется, занимается чисто практическими, инженерными приложениями?
— На самом деле, все переплетено. В НАСА входит около 10 центров, решающих самые разные задачи. Например, Центр космических полетов имени Годдарда в пригороде Вашингтона, в котором я работаю, специализируется на обработке данных со спутников дистанционного зондирования Земли, а также обеспечивает астрофизиков разнообразными данными. Для нас нет четкой грани, отделяющей чисто прикладные исследования от фундаментальных. Центр, например, получает данные со спутника Ферми, следящего за гамма-источниками. Оказалось, что больше половины видимых нами объектов, имеющих сильное гамма-излучение, — это ядра галактик. Я работал и над прикладными проектами, например использование результатов численных моделей атмосферы для повышения точности радиоастрономических измерений, вычисления деформаций земной коры, вызванных перемещением масс воды и воздуха, мониторинг высоты ледяного покрова Антарктиды, и другими. Кстати, НАСА не поддерживало проект “Радиастрон”, возможно, не рассчитывая, что из него выйдет нечто путное, а поняв, что ошиблось, испытывает заурядную ревность.
— А как вы оказались в НАСА?
— Если честно, то 20 лет назад в России я вынужден был уйти с работы. Причина самая что ни на есть банальная: начальство посчитало меня слишком самостоятельным по характеру и довольно “ершистым”. Найти подобную работу в Петербурге было невозможно, да и в Москве, наверное, тоже. Я вел регулярные радиоастрономические измерения, предназначавшиеся для различных приложений, несколько лет сотрудничал со Службой вращения Земли Годдард-центра НАСА. И когда сообщил коллегам в Вашингтон, что вынужден прекратить работу по не зависящим от меня причинам, они предложили мне контракт на несколько месяцев. Выбора у меня не было: или лететь в центр и делать то, что умею и люблю, или идти торговать на рынок. Семья ехать со мной отказалась. Я взял маленькую сумку с документами и, извините, парой белья и полетел в Америку. Язык знал не очень хорошо, но для работы его хватало.
— Одно дело — сотрудничать с центром, находясь в Петербурге, и другое — работать там постоянно. Трудно было?
— Особой разницы я не почувствовал. Мне не пришлось приспосабливаться: фактически я перенес свои вещи с одного стола на другой и продолжал заниматься любимым делом. Считаю, мне было куда легче многих, кто уезжал и до, и после меня. Правда, я не знал, что навсегда оставил семью, Питер, и в 30 лет должен начать жизнь заново. А много позже понял, что просто обязан “возлюбить врагов своих”. Потому что все пережитое пошло мне на пользу, и этим я обязан тем, кто лишил меня работы. Я и мыслить стал по-другому, и мои научные интересы расширились многократно. В Питере я годами занимался рутинными измерениями и практически стоял на месте. Замечу, что полученный мною “пинок” был далеко не последним в жизни, но, убежден, все они сослужили мне хорошую службу и принесли пользу.
— Но характер ваш вряд ли сильно изменился? Не возникало ли непонимания, мягко говоря, и на новом месте?
— Конечно, возникло, и по той же самой причине — я был слишком самостоятельным.
— Так ли это плохо?
— Здесь меня “пинали” вовсе не за то, что был, например, излишне креативен. Просто, так скажем, нарушал работу равновесной управленческой системы. В группе, в которой я работал, поменялось руководство, несколько изменилась научная тематика, и мои предложения включить ряд новых приложений не получили поддержки. Тогда я перешел в другую группу, где встретил большее понимание. Вообще, в НАСА атмосфера творческая — убедился в этом, работая в разных отделах, включая архив научных данных, поскольку контрактор имеет определенную “свободу передвижений”.
— Вас не тревожит, что в один прекрасный день компания, где вы работаете, потеряет контракт или НАСА закроет вашу тему?
— Лично меня это не особенно тревожит, хотя я знаю коллег, у которых этот вопрос вызывает сильный стресс. Отсутствие уверенности в завтрашнем дне — реальная сторона жизни в Америке. В то же время неустойчивое положение стимулирует творческую активность. В центре работают не столько научные сотрудники, сколько инженеры, программисты. За эти годы я неплохо освоил профессию программиста, и, если финансирование моих исследований прекратится, займусь программированием в нашем же центре или в каком-нибудь другом подразделении НАСА. Такой опыт у меня уже есть: я достаточно быстро нашел работу, которая оставляла время и на занятие наукой. Опыт перемены тематики скорее обогатил меня.
— Много ли русских вы встречаете в НАСА?
— Точных цифр у меня, конечно, нет, но, думаю, их численность колеблется в пределах 5%. Это приблизительно сотня сотрудников. Не так много, как китайцев, но все равно заметно. Об особом их желании вернуться на Родину мне, честно говоря, слышать не приходилось, зато привлекает возможность работать с российскими коллегами.
— К чему вы стремитесь в своих исследованиях?
— Цель творчества — самоотдача. Во-первых, решение трудной задачи вызывает удовлетворение само по себе. Во-вторых, стремлюсь формулировать задачи так, чтобы их результатами пользовалось как можно больше ученых. Ощущение востребованности — еще один источник удовлетворения. И конечно, мне хочется найти объект или явление с необычными свойствами. Нечто, не укладывающееся в привычные рамки. Делаю это для души, используя, как сейчас, отпуск. Готов даже получить очередной “пинок” — лишь бы не останавливаться, не терять интереса к науке.
На рисункке: Изображение радиогалактики 3C84 с самым высоким угловым разрешением, полученное из обработки наблюдений российского космического аппарата “Радиоастрон” и международной сети радиотелескопов. НАСА не имеет инструментов с таким разрешением. Изображение опубликовано в Информационном сообщении Радиоастрон №29 Астрокосмического центра ФИАН.
Юрий Дризе
Фото Андрея Моисеева
Нет комментариев