На дальних берегах. Как русская экономическая мысль укоренялась в Америке.

Сфера интересов доктора исторических наук Вадима Телицына, ведущего научного сотрудника Института всеобщей истории РАН, — становление социально-экономической мысли. Тема обширнейшая — “берегов не видно”. В развитии этого направления, установил ученый, участвовали русские эмигранты, волею судеб оказавшиеся в США, где и продолжали с разным успехом заниматься любимым делом — наукой. 
— Наверное, многие знают имена прославленных соотечественников, эмигрировавших в Америку и внесших огромный вклад в различные области исследований, — рассказывает Вадим Леонидович. — Одна из самых видных фигур, безусловно, Владимир Зворыкин, родившийся в 1889 году в российской глубинке — Муроме. Это благодаря ему в наши дома пришло телевидение. Мы гордимся двумя нобелевскими лауреатами по экономике: Cаймоном Кузнецом, удостоенным высшей мировой награды (1971 год) за определение экономического роста, и Василием Леонтьевым (1973 год), автором теории межотраслевого анализа. Это те, кто добился всеобщего признания. Но были еще десятки, если не сотни подчас совершенно незнакомых нам представителей русской научной диаспоры в США. 
— Почему вас заинтересовала судьба эмигрантов именно в Америке?
— Потому, что внимание исследователей в первую очередь привлекают такие известные центры российской эмиграции первой волны, как Прага, Берлин, Париж. Именно туда в основном устремлялись эмигранты после революции и окончания Гражданской войны. Америки в 1920-1930-е годы удалось достичь немногим — тем интереснее выяснить, как сложилась их судьба на дальних берегах, смогли ли они добиться успеха. И как знать, если восстановить утерянные имена, то почему бы не попытаться извлечь нечто полезное из работ наших соотечественников? Кстати, только недавно узнал, что известные всем пакеты для сока и молока первым, еще в начале 1920-х годов, стал делать русский эмигрант Аркадий Зак. Заработал на этом кучу денег и вложил — ни больше ни меньше — в создание магазинных роботов-продавцов. И лишь Великая депрессия помешала изобретателю проверить на практике эту чрезвычайно перспективную идею. 
— С чего начался ваш поиск?
— Дело было так. В начале 1990-х годов я писал кандидатскую диссертацию по истории крестьянского хозяйства. В то время многие экономисты увлекались идеями Александра Чаянова, его организационно-производственной школой. Но я подумал, что наверняка существовали и другие взгляды на развитие крестьянского хозяйства. Обратился к литературе, архивным материалам, которые тогда стали доступны, и наткнулся на несколько незнакомых имен и среди них — экономиста-аграрника эмигранта Ивана Васильевича Емельянова. 
Он родился в Тобольске в семье священника, окончил экономическое отделение Киевского политехнического института. Работал статистиком и землемером, хорошо знал английский и переводил работы американских специалистов по сельскому хозяйству. В 1919 году вместе с российскими делегатами отправился в Лондон на международный съезд кооператоров, выступавших за союз сельхозпроизводителей с промышленниками и пытавшихся помочь крестьянам выводить свою продукцию на рынок. Потом оказался в Праге, там защитил магистерскую диссертацию “Кооперативные организации среди земледельцев”, оттуда перебрался в США, преподавал экономические дисциплины в Рутгерском университете (в окрестностях Нью-Йорка) и умер в начале 1960-х годов. 
По мнению Емельянова, кооперация не должна выходить за экономические рамки. Любая попытка перенести ее в социальную сферу (а еще хуже в политическую) грозит ей ликвидацией, подменой политической борьбой и забвением хозяйственных интересов рядовых участников кооперативного движения. Подобная позиция вызвала резкую критику левых кругов русской эмиграции. В США Емельянов стал доктором наук, защитив диссертацию на тему “Экономическая природа кооперации”. В этом исследовании ученый представил основные положения своей теории сельскохозяйственной фермы, которая основывалась на бесспорности факта неизбежности распада “семейного крестьянского хозяйства” и его перерождения в сельскохозяйственную фирму рыночного типа. Выстраивая свою модель, Емельянов исходил из необходимости превращения сельскохозяйственных производственных единиц в капиталистические структуры, работающие по правилам рыночных промышленных предприятий. В понимании Емельянова владелец крестьянского хозяйства (фермер) удерживал капитал, чтобы расширить собственное производство, и в принципе не отличался от капиталистического предпринимателя. Емельянов был сторонником аграрных реформ Петра Столыпина, считал, что общинное владение землей, общинная психология сковывали и уничтожали самостоятельность крестьянства, воспитывая в нем чувство не хозяина, а просителя.
В Праге ученый выпускал небольшой журнал “Хутор и хозяин”, где, в частности, анализировал результаты столыпинских реформ, рассматривал взаимоотношения власти и крестьянина. Он был теоретиком становления фермерского хозяйства и принадлежал к противоположной по взглядам научной школе, нежели Чаянов. Ученые расходились по кардинальному вопросу теории рыночного производства. Чаянов считал, что крестьянин должен производить столько, сколько ему нужно для потребления, а на рынок выбрасывать продукт в случае нужды (чтобы приобрести необходимые предметы промышленного производства). Емельянов, наоборот, утверждал, что крестьянское хозяйство продуктивно, когда работает на рынок и только самое необходимое оставляет себе. По Чаянову, крестьянин ведет замкнутый образ жизни и редко арендует землю и нанимает батраков. А Емельянов считал, что аренда земли, наем рабочей силы со стороны — свидетельство роста крестьянского хозяйства. 
В Америке его работы о роли фермерского хозяйства, сравнении русских крестьян с американскими фермерами не нашли понимания — там и без теоретических рассуждений дела шли хорошо. Так что карьеру здесь, как, впрочем, в России и Чехословакии, Емельянов не сделал. Но это был ученый со своей позицией и взглядами, которые горячо отстаивал, возможно поэтому у него везде находились сторонники. В начале 1990-х годов в России стали появляться переводы его отдельных статей, перепечатывались работы, которые он публиковал в русскоязычных изданиях в 1920-1930-е годы. 
— Кто из ученых-эмигрантов, о которых вы пишите, оказался наиболее вам близким?
— Личностями были все, чьи истории я стараюсь раскопать. Например, Борис Сергеевич Ижболдин. Он родился в 1899 году в семье влиятельного общественного деятеля Сергея Дмитриевича Ижболдина, учился в Николаевском лицее, но закончить не успел — грянули события 1917 года. Семья сначала перебралась в Киев, оттуда в Чехословакию, затем в Германию. Там он получил два высших образования по юриспруденции и экономике, защитил диссертацию “Внешняя торговая политика СССР” (его оппонентами были два известных эмигрантских экономиста — А.Анциферов и П.Гензель). После прихода к власти Гитлера Ижболдин эмигрировал во Францию, а оттуда в США, заведовал кафедрой в Сент-Луисском университете и выступал с интересными полемическими статьями. Ижболдин — один из основоположников оригинального исследовательского направления, предлагавшего развить экономическую науку в виде синтеза истории хозяйствования и экономической теории, распадающейся на исторические (институционные) и абстрактные (чисто логические) модели. Еще в 1930-е годы он обозначил основное положение этого направления, получившего определение “экономический синтез”, как признание “вечными” экономических законов (например, “теории предельной полезности”, “теории убывающей производительности”, “зависимости народного благосостояния от соотношения между хозяйственным человеком и природой”) и разработал методологическую основу направления, состоящую из трех уровней.
Первый, наиболее абстрактный, предполагал отношение к хозяйственному субъекту как к существу рациональному, а не социальному. Второй — развитие теории сбалансированных “экономических структур” (натуральное хозяйство в противовес товарному) и рыночных формаций (монополия в противовес олигополии). Здесь социальные отношения просматриваются, но еще в очень упрощенной форме. Третий уровень представляет собой совокупность теорий развития различных социально-экономических строев, включает социальную психологию и социологию уже в конкретной форме. На этом уровне экономические отношения он анализирует с позиций определенных особенностей развития того или иного строя.
Общественно-экономическая жизнь, таким образом, подпадает под влияние двух потоков — социального и, по определению Ижболдина, “технологического”, которые диалектически сталкиваются, одновременно усиливая друг друга. Ижболдин интегрировал в теорию “экономического синтеза” оригинальные идеи “социально-экономического баланса” и “социальной ренты” (то есть гарантированного годового минимального дохода нетрудоспособных граждан). 
Для подкрепления своей теории о всплеске экономики после окончания политических бурь он совершил длительную командировку в британскую Индию. Однако здесь его ждало разочарование: концепция ученого не получила подтверждения — и он вынужден был сделать вывод, что она верна не для всех стран мира, а лишь для таких крупных, обладающих мощным потенциалом государств, как США и СССР. Хотя теория подвергалась критике и считалась далеко не идеальной, Ижболдин был признан авторитетом экономической мысли. У нас в стране о нем мало что известно, поскольку его работы практически не переводились.
Еще один мой герой — Дмитрий Иванцов, экономист-аграрник, родился в 1886 году в Москве в семье священника. В 1908 году окончил юридический факультет Московского университета. Во время Гражданской войны попал в Крым, оттуда в Турцию, затем в Чехословакию, где работал до конца Второй мировой войны. В вывезенном из Праги в СССР после окончания войны архиве я обнаружил его автобиографию, написанную на немецком, и фотографию (гестапо составляло досье на всех эмигрантов). Иванцов изучал экономику сельского хозяйства СССР: анализировал итоги НЭПа, результаты коллективизации и т.д. Когда в Чехословакию вошли советские войска, бежал в американский сектор Германии, а оттуда в США. Здесь стал одним из организаторов Русской академической группы, был ее секретарем и редактором издаваемых ей “Записок” (группа существует до сих пор). Два-три года назад в России была переведена одна его небольшая работа по истории становления аграрного сектора СССР в 1930-е годы, а всего в его “научном багаже” насчитывается более 80 исследований, каждое по-своему уникальное своими взглядами на ту или иную проблему и представляющее интерес для российского научного сообщества. 
Таких неизвестных вовсе или лишь изредка упоминающихся наших соотечественников, после революции оказавшихся на чужбине, в США, очень много. И если удастся хотя бы коротко рассказать о них и об их работах, а возможно, и о том вкладе, который они внесли в науку, то мы немало сделаем для восстановления их добрых имен. Помочь в этом мог бы сборник (монография), составленный из моих отдельных статей, чтобы читатель получил более полное представление об этих людях и их работах. 
— Как вы собираете материалы для публикаций?
— Хорошо бы, конечно, съездить в США — поработать в тамошних архивах, но пока все необходимые материалы я нахожу в различных отечественных организациях. Например, в Российской государственной библиотеке. До недавнего времени там существовал Отдел русского зарубежья, располагавший огромной коллекцией журналов, книг, научных работ на английском и русском, а также американских эмигрантских газет. Кстати, многие русские ученые-эмигранты издавали свои работы только на русском или на русском и английском. В Государственном архиве Российской Федерации хранятся многочисленные материалы эмигрантов первой волны, вывезенные в конце войны из Праги. Есть они и в Российском государственном военном архиве. В частности, документы, которые советская контрразведка собирала по всей Европе. Представляете сколько там всего интересного!
Юрий ДРИЗЕ
Фото предоставлено В.Телицыным

Нет комментариев