Мечта — оставить учеников без работы. Врачи надеются заменить нож генной терапией.

Нам не отказали, и во второй половине дня (в первой, заявили, он всегда занят) мы приехали в парламент. Пока поднимались на 8-й этаж, услышали от его помощника, что для журналистов Ахлиман Тапдыг оглы время не часто находит, хотя и не избегает СМИ. Но с нами, командой из газеты научного сообщества России, оттягивать встречу не стал: все-таки в Москве произошло его становление как профессионального хирурга, там он долго работал, защитил кандидатскую и докторскую диссертации.

— Академик Николай Николаевич Трапезников, а работал я под началом Николая Николаевича Блохина, — с гордостью произнес он имена. — Я ведь во Всесоюзном онкологическом научном центре (ВОНЦ), что на Каширке, почти 20 лет провел, прошел путь от ординатора до ведущего специалиста, там стал профессором. Там в 1986 году и Госпремию СССР получил за цикл разработок и внедрение в клиническую практику методов лечения онкологических больных. Раньше при саркоме костей проводили только ампутации, а благодаря нашим разработкам начали сохранять руки-ноги молодежи. Саркома костей, к несчастью, часто поражает 18-20-летних. Комбинированные методы лечения — артериальная химиотерапия, предоперационная лучевая терапия, а затем удаление пораженной кости, сустава и замена дефектной области различными трансплантатами — тогда стали для людей настоящим спасением. Вначале использовали трупные трансплантаты, потом протезы. У нас с академиком Николаем Николаевичем Трапезниковым есть даже авторское свидетельство и патент на разработанный нами новый эндопротез коленного сустава. В СССР его сделать тогда не могли, начали выпускать в Швейцарии. Он был очень дорогим. Сейчас появились другие, гораздо дешевле.

— Трапезников с Блохиным и оставили. Николай Николаевич чертову дюжину писем написал в Моссовет, чтобы мне дали в столице прописку. Только на 14-е обращение из приемной Промыслова пришел положительный ответ. Дали квартиру неподалеку от Онкоцентра. Это было спасением — ведь в ВОНЦ работали день и ночь. И сейчас так.

— Так я уже женатым приехал, с трехмесячным сыном, — весело воскликнул Ахлиман муаллим (учитель по-азербайджански. — Прим. ред.). — Да и какое там — на Каширке работы было невпроворот. Там был Центр по онкологии опорно-двигательного аппарата, я в нем — ведущим специалистом. Наши разработки рекомендовали для внедрения в клиническую практику всего СССР. Потом с этим методом мы начали ездить за рубеж — сначала в соцстраны, а затем и в другие государства. Ездили бригадой, оперировали, демонстрируя новейшую методику. Сейчас она широко применяется в России,  Узбекистане, Кыргызстане, Казахстане. А тогда эти сохранные операции выполнялись только в ВОНЦ при остеогенной саркоме. Там и докторскую подготовил…

— Не скажите. Между кандидатской и докторской прошло почти 10 лет. Это сейчас, бывает, управляются за год-полтора, а в наше время… Когда моя докторская, готовая, как мы с Николаем Николаевичем Трапезниковым считали, оказалась у Блохина, он сказал: “Ты, Мирослав (он так меня звал), очень молод. Оставь — и иди, работай”.

Мне было 34. Где-то через год я спросил Трапезникова: может, узнаем у Блохина, сколько еще?.. Трапезников посоветовал не торопиться, мол, Блохин сам скажет… И вот как-то на утренней конференции, на которой Николай Николаевич, как обычно, задавал вопросы тем, кто шел на операцию, он поднял меня и начал расспрашивать, я неплохо ответил — и был приглашен зайти после конференции к нему. Зашел. “Возьми диссертацию, иди, апробируйся”. Словом, защитился я примерно на 10-й год после кандидатской… Тогда скороспелые диссертации не любили, серьезнее отношение к науке, к медицине было. Я всю Россию с санавиацией да консультациями объездил. Оппонентом выступал. Школу, которую в СССР прошел, до сих пор помню с благодарностью, у меня с Россией остались хорошие связи. У нас и теперь с директором Российского онкологического научного центра им. Н.Н.Блохина академиком Михаилом Ивановичем Давыдовым тесные контакты. До сих пор и аспирантов посылаем, и ординаторов, и из России к нам ребят шлют. Оппонентами друг у друга выступаем (костная онкология — узкий круг специалистов), совместно аспирантов, диссертантов готовим. В 2001 году я был избран иностранным членом РАМН. Конечно, не скажу, что все как раньше, когда мы были одним государством, — это будет необъективно, но все равно связи есть, и я сторонник их поддержки.

— Нет, я — профессор, вовсю оперирую, мне предложили возглавить одну из пяти клиник Онкоцентра… А тут звонок из Баку и просьба быть в понедельник. Шло лето 1992 года, суббота. Я приехал на дачу к Трапезникову, Николай Николаевич тогда возглавлял ВОНЦ. Рассказал, что зовут вернуться в Азербайджан. “Не езжай, — сказал он, — там неспокойно сейчас. Можешь все потерять”. Я признался, что завтра улетаю, что семья меня поддерживает, а там братья, да и тянет на Родину…

У него слезы пошли. Он налил виски, мы выпили. “Ну, решил, так решил. У меня для тебя совет. Во-первых, соглашайся только на такую должность, чтобы мог хирургической деятельностью заниматься. Ты больным очень нужен. А во-вторых, на должность министра ни в коем случае не соглашайся”.

Я приехал в Баку, и первое, что мне предложили, — пост министра здравоохранения. “Нет, — сказал я. — Мне нужно продолжать оперировать”. — “А чего ты хочешь?” — “Ничего, у меня все есть, в Онкоцентре я уважаемый человек”. — “Тогда, — говорят, — у нас есть медуниверситет — возглавишь?!” 

Я согласился с условием, что до 12 часов буду в клинике на консультациях и операциях. 

— Сначала в больницах, где студенты практику проходили, а потом мы свои построили. Я 23 года возглавлял Азербайджанский медицинский университет, ушел, когда все, что намечал, было сделано. Главное, мы при поддержке общенационального лидера Гейдара Алиева и президента Ильхама Алиева построили четыре клиники — новейшую стоматологическую, где располагаются все кафедры, онкологическую на 120 коек, учебно-терапевтическую на 400 мест, где 18 кафедр имеют помещения для занятий, и учебно-хирургическую на 500 пациентов. Там 20 кафедр обрели себе пристанище. Все в новых, прекрасно оснащенных, архитектурно интересных зданиях. Важно: теперь медуниверситет не зависит ни от кого, в наших клиниках идут сложнейшие операции, студенты имеют возможность научиться самым передовым методам помощи больным. 

— Нет, нет. Создание этих клиник было очень сложным. Оппоненты говорили: зачем строить новые, просто отремонтируйте, дооснастите старые. Но президент Ильхам Алиев нас поддержал в том, что ведущие медицинские университеты должны иметь сильные клиники. Там, в вузе, молодые кадры, продвинутые профессора, там наука и приток свежих сил. А сложности были, но, учитывая, что тогда я уже был одновременно и ректором, и депутатом (тогда это разрешалось), многие вопросы удалось решить. И сегодня клиники работают нормально, студенты растут в операционных и палатах… А деньги — у нас объем финансирования засисит от числа студентов. Плюс средства, которые приносят обучающиеся на коммерческой основе. Бюджетных и платных студентов у нас примерно 50 на 50. Строили же, оснащали новые медцентры за счет бюджета, по указу президента Ильхама Алиева. Сейчас клиники сами зарабатывают. Если 10-12 лет назад в Азербайджане не делали ни одной операции на открытом сердце, то сейчас их практикуют не только в столице, но и на периферии. То же самое с пересадкой почек, печени и трансплантацией других органов. 

— Там есть доля, которая тратится на содержание клиники, приобретение нового оборудования, на зарплату сотрудникам, и часть прибыли они отдают университету. Кстати, во многих странах так. А где не могли построить, так просто, как в Эстонии, все крупные больницы отдали университетам.

— Да, в области медицины и здравоохранения совершен настоящий прорыв. Но главная проблема Азербайджана сегодня — внедрение медицинского страхования, с которым мы сильно запоздали. Сейчас в Евлахе и Мингечауре новое Агентство по медицинскому страхованию начало пилотный проект, который должен выявить подводные камни этого процесса. Мы изучили разную практику медстрахования, выбрали то, что кажется нам разумным и подходящим. Посмотрим, как пойдет. Сейчас медицинские расходы в государственных учреждениях оплачиваются из госбюджета, а в частном секторе — за счет граждан. С введением обязательного медстрахования их поделят между государством, работодателем и работником. Незащищенным людям — пенсионерам, инвалидам, пациентам с тяжелыми недугами — государство будет помогать. У нас есть с десяток программ, по которым и сегодня страна платит за диагностику, лекарства, процедуры. Это касается больных с онкологией, почечной недостаточностью, сахарным диабетом, рассеянным склерозом, психиатрическими проблемами. Надеемся, когда медстраховка полностью заработает, то эти льготы тоже сохранятся. Это очень сложный вопрос. Стопроцентно ни в какой стране страховка лечение не покрывает, ею все недовольны, но без нее… совсем никуда. 

— Вы, наверное, думаете, что онкологические заболевания неизлечимы. Так вот я должен вам сказать официально: статистика показывает, что примерно каждый второй больной излечивается. В некоторых странах — примерно 60 процентов. Перспективны сейчас исследования в области молекулярной биологии и технологии, полученные результаты обнадеживают. Генная диагностика, генная терапия, генная инженерия, иммуннотерапия — вот наиболее перспективные инструменты борьбы с раком. Наш учитель Блохин, когда я был начинающим ординатором, слушал его лекции, говорил, что придет время — и будущее поколение станет нас проклинать за калечащие операции онкобольных, за ампутацию конечностей, части таза, лопатки и т.д. Будущая онкология, утверждал он, — это консервативная лекарственная терапия.

И действительно, это время приходит. В онкологии сейчас большие калечащие операции делают все реже, объем операции уменьшается за счет появления новых препаратов, лекарств, иммунотерапии. Думаю, в ближайшем будущем мы на генном уровне сможем диагностировать рак в самой начальной стадии, когда можно его полностью излечить. Или генными манипуляциями будем его предупреждать, а также лечить даже запущенную саркому. Так будет, я знаю. Не зря же в НАНА организовали новый Институт молекулярной биологии и технологии, наша молодежь стажируется в самых современных мировых центрах, ведутся исследования со стволовыми клетками. Рискну предположить, что нынешние молодые хирурги-онкологи через несколько десятков лет… останутся без работы.

Академик на секунду задумался, будто вспоминал, и ответил: “Два дня назад”.