20 ноября 2010 года исполняется 100 лет со дня кончины Льва Николаевича Толстого — великого бытописца земли русской…
Умер он на заштатной железнодорожной станции Астапово — вдалеке от родной Ясной Поляны, из которой бежал от семьи неведомо куда…
В июле 1908 года Толстой пережил один из спровоцированных условиями семейной жизни душевных кризисов, которые у него нередко заканчивались серьезными заболеваниями. Так случилось и в этот раз: он заболел и некоторое время был при смерти.
Вот выдержки из дневника писателя, датированные днями, предшествовавшими болезни: “Если бы я слышал про себя со стороны — про человека, живущего в роскоши, со стражниками, отбирающего все, что может, у крестьян, сажающего их в острог и исповедующего и проповедующего христианство, и дающего пятачки, и для всех своих гнусных дел прячущегося за милой женой, — я бы не усомнился назвать его мерзавцем. А это-то самое и нужно мне, чтобы мог освободиться от славы и жить для души… Помоги мне, Господи. Опять хочется уйти. И не решаюсь. Но и не отказываюсь. Главное: для себя ли я сделаю, если уйду. То, что я не для себя делаю, оставаясь, это я знаю…”
Очень трудное время пережил Лев Николаевич в 1909-м, когда, получив приглашение на конгресс мира в Стокгольм, решил ехать туда, но Софья Андреевна воспротивилась. Последовавшие записи изобилуют заметками, показывавшими тревожное состояние его души:
6 августа: “Думаю уехать. Оставить письмо — и боюсь, хотя думаю, что было бы лучше”. 18 августа: “Дорогой в Кочеты думал, что если только опять начнутся эти тревоги и требования, я уеду с Сашей (дочерью. — А.Б.). Так и сказал”. И т.д.
Отъезд состоялся ранним утром 28 октября 1910 года. В оставленном письме Софье Андреевне он писал: “Отъезд мой огорчит тебя, но пойми и поверь, что я не мог поступить иначе… Благодарю тебя за твою честную 48-летнюю жизнь со мной и прошу простить меня во всем том, в чем я был виноват перед тобой так же, как и я от всей души прощаю тебя во всем том, чем ты могла быть виновата передо мною. Советую тебе примириться с тем новым положением, в которое ставит тебя мой отъезд, и не иметь против меня недоброго чувства…”
Сообщение об уходе писателя поразило весь цивилизованный мир. Внимательно следила за происходящим и российская пресса. Более чем за неделю до этого, 15 октября, “Русские ведомости” проинформировали читателя о том, что здоровье Толстого “хорошее. Он гуляет и ездит на лошади. Однако временами появляется сильная слабость, которая не позволяет ему вернуться к прерванной припадком (случившимся вечером 3 октября. — А.Б.) литературной деятельности”.
Первые сведения о его уходе из дома начали появляться в русской прессе 30 октября. Вот одно из таковых, опубликованное в тех же “Русских ведомостях”: “Тула, 28 октября. Л.Н. велел заложить лошадей и вместе с доктором Маковецким уехал в Щекино, откуда по железной дороге направился на юг. В оставленной записке на имя С.А. Л.Н. пишет, что его тяготит обстановка его жизни, что он чувствует потребность в уединении и просит не делать попыток отыскать его. С.А. потрясена”. А на следующий день 31 октября в “Московских ведомостях” сообщалось: “Семья Толстого в сборе. Горе семьи не поддается описанию. Есть основания думать, что Толстой уехал в Оптину пустынь в Калужской губернии. Крестьяне видели 28 октября Толстого с Маковецким, едущих на юг в вагоне 3-го класса по Московско-Курской жел. дороге”.
“Биржевые ведомости” 1 ноября сообщили о реакции на принятое Толстым решение зарубежной прессы:
“Париж. Уход Толстого вызвал необыкновенную сенсацию. Повсюду толки и запросы в редакции. Перед “Матин” стоит толпа интеллигентов и жадно ищет и читает телеграммы из России.
Берлин. Известия об отъезде Л.Н.Толстого произвели глубокое впечатление и обсуждения на разные лады газетами”.
А “С.-Петербургские ведомости” в заметке от 2 ноября не преминули отметить, что “oб уходе в мир Толстого говорит не только весь свет, но и все темное подполье жизни. На улицах даже кухарки сообщают друг другу, что Толстой “ушодцы”…
Первые сообщения прессы о заболевании беженца в пути появились в прессе 3 ноября. Как сообщили “Московские ведомости”, “Л.Н.Толстой, следовавший по Рязано-Уральской жел. дороге с дочерью Александрой Львовной и врачом Маковецким, в пути заболел и вынужден был на станции Астапово, близ Данкова, сойти. Граф лежит в станционном здании, температура 40°. Положение очень тяжелое. Вызваны врачи”.
“Русские ведомости” на следующий день дополнили возникшую ситуацию новыми сведениями. Толстой остановился в Астапово 31 октября вечером. Перед болезнью он и его спутники взяли железнодорожные билеты до Киреевской, а потом, на Воловой, — до Ростова-на-Дону, направляясь на Кавказ. Вдруг в вагоне начался сильный озноб. Маковецкий признал необходимым высадиться. Толстой так ослаб, что еле двигал ногами. Начальник станции Озолин отдал свою станционную квартиру в распоряжение заболевшего, а сам переехал с семьею в другую.
Уже на следующий день в Астапово прибыла семья Толстого во главе с Софьей Андреевной. Им был выделен отцепленный вагон, а питались они на станции.
О том, как откликнулись на слухи о Толстом другие пассажиры, ехавшие в том же южном направлении, поведали в номере от 4 ноября “Биржевые ведомости”. Процитируем полностью помещенную в них заметку, ярко характеризующую популярность великого писателя среди простого народа, хорошо знавшего о своем великом земляке, хотя и не факт, что читавшего его произведения:
“Распространившийся слух, что Толстой едет на юг, всполошил администрацию южных дорог. Как в поезде где-нибудь встретят старика, похожего на Толстого, сейчас же дают знать по всем станциям. На каждой станции у намеченного вагона скопляется масса народа. Одного старика провожали несколько станций. Когда он узнал, в чем дело, обратился с речью: “Господа, прошу разойтись, я гораздо больше похож на Суворина, чем на Толстого”.
Но слухи гуляли не только на железной дороге и распространялись не только доверчивыми малограмотными крестьянами. В Харькове, например, вдруг появились 4 ноября “достоверные” сведения о смерти Толстого. Толпы народа осаждали редакции газет, а труппы театров приняли решение об отмене намеченных на этот день спектаклей. Весть же о том, что Толстой жив, была встречена радостно, как праздник. О чем и проинформировали своих читателей 5 ноября “Биржевые ведомости”.
На следующий день 6 ноября в Астапово состоялся консилиум прибывших туда из Москвы и Тулы врачей. Обследовав больного, они отметили изжогу, частую икоту. Состояние и сознание Толстого ясное, но замечаются апатичность и быстрая утомляемость.
Главное управление почт и телеграфов со своей стороны предписало местным чиновникам тщательно следить за состоянием Толстого и, в случае угрожающих признаков, немедленно телеграфировать в управление.
А развитие болезни продолжалось. Как сообщали 7 ноября “Московские ведомости”, ночь с 5 на 6 ноября больной провел тревожно, процесс в легких развивался в прежнем направлении. Опасения внушала деятельность сердечной мышцы. Днем был сильный сердечный приступ.
Тем же днем Толстого посетили рязанский епископ Исидор и сопровождавшая его княгиня Куракина. Они обратились к нему с увещеванием примириться с православной церковью. Больной на призыв не откликнулся.
Доктор Маковецкий ранним утром 7 ноября послал в Шамордино сестре Льва Николаевича телеграмму следующего содержания: “Много чаю” (то есть “надеюсь”). И в то же утро 7 (20) ноября Лев Николаевич скончался.
“Биржевые ведомости” так писали об этом дне 8 ноября:
“Утром отправлен на станцию дубовый полированный гроб. Маленькая комната забита народом. Большинство — простонародье. Приезжает интеллигенция Москвы и окрестных городов. Графиня сидит, как вчера, тихо лаская лоб умершего и тихо плача. Скромные еловые венки у подножья. В три часа состоялся перевоз в Ясную Поляну экстренным поездом в пять вагонов. Во втором классе едет управляющий дорогой, в первом — родственники. Ночью у тела по очереди дежурили сыновья и близкие ему лица”.
На следующий день 9 ноября в газетах появилось сообщение о телеграмме Николая II в адрес родных и близких усопшего: “Душевно сожалею о кончине великого писателя, воплотившего во время расцвета своего дарования в творениях своих родные образы одной из славнейших годин русской жизни. Господь Бог да будет ему Милостивым Судьею”.
А Герхард Гауптман в своей телеграмме прославил в Толстом второго Савонаролу и назвал его единственным великим христианином нашей эпохи, бывшим более чем реформатором.
В домике, где скончался Толстой, правлением железной дороги оперативно прибита доска с надписью:
“7 ноября здесь умер Л.Н.Толстой”. Предполагают, что позже в этом здании будет музей его имени. А к железнодорожной станции Засека, близ Ясной Поляны, начали прибывать из Москвы поезда с желающими проститься с Львом Николаевичем. Билеты на них не продаются, и составы приходят в Тулу переполненными. Среди приезжающих преобладает молодежь. Проводить писателя собираются и крестьяне из окрестных сел и деревень.
Место для захоронения искать не пришлось. Его заранее определил сам Лев Толстой. Заранее простился он и с любимой сестрою, проживавшей в Шамордине. Встреча была трогательной. Толстой обнял сестру и рыдал на ее плече не меньше пяти минут. На следующий день, в пять часов вечера, в Шамордино подъехала дочь его Александра Львовна, и все они спешно направились к железной дороге. Навстречу кончине великого писателя… Об этом своим читателям поведали со слов присутствовавшего при встрече монаха из шамординского монастыря (“Петербургские ведомости”).
…Между тем процесс захоронения явно задерживается. Нет возможности допустить всех желающих поклониться великому сыну народа. Скоро уже два часа, а люди продолжают подходить. Наконец гроб поднимают дети и выходят с ним на крыльцо. Сразу же крестьяне и студенты образуют вокруг живую цепь. Процессия вступает во фруктовый сад, направляясь к “Афониной роще”, близ которой крестьяне подготовили могилу “для нашего графа”. Распорядитель подает знак, и гроб медленно опускается в глубокую яму (“Биржевые ведомости”, 10 ноября).
Уже на следующий день после захоронения в московских кинематографах начали демонстрировать картину погребения писателя, сопровождавшуюся похоронным маршем Шопена. Как отмечали “Московские ведомости” 12 ноября, “стечение публики громадное”. А городская дума Петербурга поручила управе предоставить доклад об увековечивании памяти почившего.
Не то было в провинциях. В Туле, то есть в губернском центре родной для Толстого Ясной Поляны, губернатор запретил демонстрацию картины похорон. В Воронеже же в городском театре спектакль “Плоды просвещения” Толстого, по распоряжению администрации, был заменен другим спектаклем. В Одессе студенческая столовая, в помещении которой состоялось собрание студентов с пением “Вечной памяти”, по приказу администрации была закрыта до особого распоряжения. Педагогический совет мужской гимназии Костромы объявил выговор ученикам старших классов, подписавшим сочувственную телеграмму в адрес семьи почившего. А в Вятке был запрещен спектакль в память усопшего.
Не проспали и духовники православной церкви. В частности, епископ Филарет потребовал внимательно всматриваться своим подчиненным в имена Льва в поминаниях, тщательно проверяя, не имеется ли при этом в виду Лев Толстой…
Профессор В.Бехтерев обратился к семье Льва Николаевича с просьбой о разрешении ему провести исследование мозга усопшего, на что последовал категорический отказ. А в Нижнем Новгороде местные черносотенцы, проникнув в театр, где чествовали память Толстого, попытались сорвать спектакль. Из амфитеатра они кричали: “Анафема!” Через 5-10 минут появилась полиция и задержала хулиганов.
Чем обернулся для них арест, пресса не сообщала. Но зато известно, чем кончилась поездка двух студентов Военно-медицинской академии, участвовавших в похоронах в Ясной Поляне. Оба они были исключены из академии…
Торжественное чествование памяти гения русской литературы завершилось 22 ноября концертом в Петербургской консерватории. Раздались могучие звуки органа, и присутствовавшие стоя прослушали траурный марш Шопена. Затем писатель и критик К.Арабажин в двухчасовой лекции дал характеристику Толстого как художника и мыслителя…
Абрам БЛОХ
Нет комментариев