Терпение и труд. Чему научила нашего профессора работа в Японии?

— Первой заграничной страной, в которой мне довелось жить и работать, была Япония. Получилось это случайно. В советское время я был невыездным, но перестройка все изменила, и в конце 1980-х вдруг поехал на конференцию за рубеж. Сначала в ГДР — посмотрел, как выглядит Берлинская стена с восточной стороны, затем в ФРГ. На конференции японский профессор сделал интересный доклад, но материал был явно “сырой”. В перерыве подошел к нему и высказал мнение: мол, экспериментальный материл собран значительный, но требует теоретической обработки. Профессор со мной согласился: он знает, что нужен теоретик, но где же его взять? Я удивился: неужели так трудно его пригласить? “А вы бы поехали?”, — спросил он. “Поехал бы”, — ответил, не веря в успех. И напрасно. Не успел вернуться в Москву, как из Японии пришло приглашение четыре месяца поработать в лаборатории японского коллеги с оплатой дороги и всех расходов.

Так мы с женой оказались на юге Японии, в городе Китакюсю. Шел 1990 год. Поездки советских граждан за границу были явлением редким. А в провинциальном Китакюсю мы были едва ли не первыми советскими поселенцами. Типичный вопрос, который задавали нам при знакомстве практически все — от университетских профессоров до продавцов в супермаркете: “Неужели вы прямо из Советского Союза?” А через некоторое время, познакомившись поближе: “И что, в России все такие?” И последний, бьющий наповал: “Если там все такие, то почему вы так плохо живете?” 

— Трудно было всегда, не только вначале. Плохо было то, что мы почти ничего не знали о стране, а то, что знали, было либо бесполезно, либо не соответствовало действительности. Конечно, перед отъездом мы прочли книжки о Японии. Но их писали побывавшие там иностранцы — то были впечатления извне. А нас интересовали впечатления изнутри. В Москве перед отъездом наи­в­но спрашивали “опытных” знакомых: “Что с собой надо брать?” Отвечали нам с полным знанием дела: “Ничего, у вас там будет все”. На самом деле не было ничего: нам предоставили пустую квартиру, без электрических лампочек и газовой плиты. Пригласивший меня профессор по своей инициативе купил нам матрац, подушки, одеяло и комплект постельного белья. Кровати не было, и мы спали на полу (в традиционном японском доме кровать не полагается). Словом, покупать пришлось все. 

— Мне платили стипендию 270 тысяч иен в месяц. По тогдашнему курсу это меньше 2000 долларов. В Москве эта сумма казалась бы огромной. Но, приехав в Японию, понял, что это далеко не так. К тому же 500 пришлось отдавать за квартиру. Как мы сводили концы с концами, учитывая бесконечные покупки, я уже не представлю. Но главное не это. Поначалу у меня никак не складывались отношения с пригласившим меня профессором. Лет мне тогда было не так уж и мало — 40, в 33 я защитил докторскую, и кое-какие результаты имелись. Но ни меня, ни моих работ в Японии не знали, что неудивительно. На международные конференции меня не пускали, а публикации в журналах читают, если фамилия автора уже известна. Логика простая: раз мы тебя не знаем, значит, ты ничего не стоишь. И отношение было соответствующее. Возникало горячее желание собрать чемоданы и уехать. И, если бы не жена, скорее всего, я бы так и сделал. Она говорила: “Терпи, пойдут результаты — и отношение изменится”. И оказалась права: стоило появиться первым результатам, моего профессора как подменили. Со временем он стал моим близким другом и остается им до сих пор.

— Лаборатория, в которую я приехал, специализировалась на жидких кристаллах. Тогда это направление интенсивно развивалось во всем мире. Сотрудники занимались фундаментальными вопросами поведения жидких кристаллов в электрических и магнитных полях. Они проводили эксперименты, а мне нужно было “подкладывать” под них теорию. Однако получилось иначе: я предложил некую теорию,  и под нее нужно было сделать эксперимент. Четыре месяца пролетели быстро, работа была в самом разгаре, но… закончились деньги на мое содержание. “Мой” профессор, проявив чудеса изобретательности, достал еще немного денег, чтобы продлить мое пребывание. Но и они кончились — нам пришлось возвращаться. Помню, что домой я привез “кругленькую сумму” — 100 долларов. Зато теперь профессор ценил меня и, когда я уезжал, спросил, не хочу ли приехать на большой срок? Согласился, не очень веря, что получится. Но в 1994 году действительно приехал снова и прожил в Японии до 2003 года.

Японцы, надо отдать им должное, мало говорят, но много делают. После того как в 1991-м я вернулся в Москву, “мой” японский профессор развернул кипучую деятельность (как мне потом говорили, даже привлек нобелевского лауреата). В результате для меня создали должность в частном исследовательском институте, принадлежавшем большой японской корпорации, положили хорошую зарплату, подъемные и даже льготы, включая отчисления в частный пенсионный фонд (теперь я получаю небольшую японскую пенсию). 

Задачу мне поставили такую: поднять креативный уровень персонала. Я продолжаю заниматься своими научными проблемами, но обязан получать результаты мирового уровня, докладывать их на институтских семинарах и публиковать в ведущих международных научных журналах. Но это не все. Если персонал института не в состоянии справиться с конкретными прикладными задачами, решить их должен буду я. Спросили, понимаю ли я меру ответственности? Я понимал и принял предложение.

— Решал.

— Пожалуй, что это очень конкретные люди, так же оценивающие других. Про резкое изменение отношения ко мне я уже сказал. Еще один показательный пример — случай с моей женой. Почтение к женщине там отсутствует напрочь, и мою жену профессор просто не замечал. Жена по специальности архитектор, причем хороший. В Японии она начала рисовать городские пейзажи. И когда он увидел ее работы, его как будто подменили — вдруг она оказалась достойной внимания. 

— Да, это входило в мои обязанности: как приглашенный (а позднее японский штатный) профессор я обязан был вести разные курсы в университетах. Хорошо, когда курс апробированный, накатанный — его прочитать легко. Другое дело — начинать с нуля: это большая работа. В Японии мне приходилось читать разные курсы, например, в Токийском университете — математическое моделирование. В Университете Фукуи — электромагнетизм. В Университете Кюсю — снова курс математического моделирования, но другой. 

— Конечно. Мое знание японского ограничивается несколькими дежурными фразами на бытовом уровне. 

— Вы себе представить не можете, как сложно читать лекции тамошним студентам! Японцам тяжело даются иностранные языки. Японская фонетика бедная, и студенты на слух не различают многие звуки, существующие в английском. А еще менталитет. Я читаю курс, и мне нужна обратная связь, иначе я теряю контакт с аудиторией, не улавливаю ее сигналов, не знаю, понимают меня или нет. Здесь же мои слова падали, как в черную дыру, — реакции никакой. Я задаю вопрос, а в ответ тишина. Спрашиваю студента: что он думает по этом поводу? Он в шоке и отвечает, только когда некуда деваться. Но постепенно, с трудом возник диалог, налаживался контакт. А потом они вошли во вкус, и им это начало нравиться. 

— В моей области уровень знаний очень разный, и всех грести под одну гребенку вряд ли получится. Твердо могу сказать, что высшее образование во времена Советского Союза было лучшим в мире. А сейчас, не хотелось бы огорчать моих нынешних студентов, но уровень их знаний упал очень сильно. 

— Как ни странно, мне трудно ответить на этот вопрос. В Москве я читаю лекции для магистрантов-физиков, а в Японии — для магистрантов и аспирантов-математиков. Это совершенно разные аудитории. 

— Многое. Перед этим народом я снимаю шляпу. После разгрома во Второй мировой войне страна лежала в руинах, японцы буквально умирали с голода. Там нет природных ресурсов, а 75% территории — горы и крутые холмы. И в этих условиях они сумели стать ведущей индустриальной державой мира. Японцы знают свои слабые места и постепенно их изживают. Когда я там работал, то продвигал среди коллег идею, что для интеграции молодых специалистов в международное сообщество необходимо читать студентам некоторые курсы на английском. Сейчас эта идея внедряется на правительственном уровне. И это только один пример. Почти 30 лет я наблюдаю Японию, и позитивных изменений произошло очень много не только в науке.

— Я был штатным японским профессором, уволившимся в 2002 году. С тех пор там прошла реформа академической системы. Поэтому моя информация несколько устарела, хотя, как мне известно, реформа только расширила права профессуры. Японский профессор живет на зарплату. Деньги, которые он выигрывает по грантам, можно использовать только на командировки, покупку оборудования и расходных материалов, наем вспомогательного персонала и временных сотрудников (включая постдокторантов и приглашенных профессоров). С учетом косвенных выплат (медицинская страховка, льготное жилье, бесплатный проездной билет от дома до работы, премии и т.п.) в национальных университетах зарплата профессора составляет около 100 тысяч долларов США в год. В частных университетах — несколько больше. При этом стоимость продуктов питания, одежды и основных услуг того же порядка, что в Москве. Но общественный транспорт и жилье значительно дороже, чем у нас (повторю, университеты предоставляют сотрудникам бесплатный проезд, а часто и льготное жилье — по чисто символическим ценам, правда, качество неважное).

По достижении 65-67 лет японского профессора из национального университета обязаны уволить на пенсию (в частных — в 70). Часто после увольнения профессора его лабораторию расформировывают, тем самым обеспечивая сменяемость тематики исследований. При увольнении профессору единовременно выплачивают выходное пособие. Его размер зависит от карьерной истории, обычно это около 150-200 тысяч долларов США. Но главное не материальное положение, а общественный статус. Профессор в Японии — очень уважаемый человек. Приведу пример из собственного опыта. 

В провинциальном городе Фукуи я запарковал машину на привокзальной площади, где стоянка запрещена. Но как встречать-провожать пассажиров, если машину негде оставить? Поэтому, если машина стоит меньше 20 минут, полицейские закрывают глаза на такое нарушение. Я вернулся через 23 минуты и увидел на боковом стекле штрафную наклейку, а на зеркале бокового вида — тросик-петельку, застегнутую на замочек. Снимает ее полицейский после оплаты штрафа. Мне очень не хотелось с этим связываться из-за трех минут опоздания, и я пошел на ближайший полицейский пост. Страж порядкаговорил со мной, не вставая со стула, не слишком учтиво и спросил документы. Но, увидев мое профессорское удостоверение, вскочил, вытянулся чуть ли не по стойке смирно и очень вежливо просил его извинить за то, что он вынужден был наложить на меня штраф. Однако штраф не простил.

— Так еще не все взяли! А если серьезно, то все далеко не просто. Я продолжаю активно работать в науке (слава Богу, у нас не выгоняют на пенсию по достижении критического возраста) и кое-что понимаю в организации научных исследований. “Мой” профессор несколько лет назад возглавил междисциплинарный научный институт и пригласил меня, чтобы я ревизовал работу коллектива и представил свои соображения по организации исследований. В этот институт меня теперь приглашают каждый год, хотя там уже другой директор (мой друг ушел на заслуженный отдых). Думаю, что кроме научных результатов важную роль играет и моя искрения любовь к этой стране, я понимаю японцев. Последнее очень непросто для европейцев, ведь японский менталитет сильно отличается от нашего. Скажем, вы ведете переговоры с японцем. Он внимательно вас слушает и утвердительно кивает головой, но в конце разговора неожиданно говорит: “Нет”. Вы обескуражены, ведь с вами все время соглашались! На самом деле то, что вам кивали головой, означало, что вас слышат, понимают — и только. 

Как-то моя жена присутствовала на переговорах российской бизнес-дамы с японцами. Все уселись вокруг большого стола, и дама начала раздавать визитные карточки, разбрасывая их по столу, как крупье карты, и никак не могла понять, почему японцы вдруг резко прекратили переговоры и ушли. Ей и в голову не могло прийти, что она их оскорбила: визитку полагается вручать, как посол верительные грамоты: двумя руками и с поклоном. И таких, казалось бы, мелочей очень много. 

Как-то мне довелось лететь из Японии на Западное побережье США. Полет долгий, и я разговорился с соседом — итальянским предпринимателем, продававшим в Японию стальной прокат. Я рассказывал ему о Японии и японцах, и, когда мы подлетали к Калифорнии, он вдруг предложил:

— Я не знаю, сколько тебе платят японцы в твоем университете, но вряд ли больше 100 тысяч долларов в год. Иди ко мне начальником отдела сбыта — буду платить намного больше.

— Но что я буду у тебя делать, ничего не понимая в прокате?

— А тебе и не надо понимать: у меня для этого полно инженеров. Но нет людей, разбирающихся в японцах.

— Спасибо, но мне нравится моя работа.