Реформа РАН: между прошлым и будущим

1. Я оцениваю результаты реформ критически. Во-первых, очень усилилась роль чиновников, и это само по себе проблема. Во-вторых, уровень бюрократов в последние годы стремительно падает. Это связано со снижением интеллектуального уровня нашей молодежи. Сейчас в чиновничество вступили 30-40-летние. Они имеют очень плохое образование и избыточное самомнение.

Я не против того, чтобы хозяйственная деятельность была в руках профессионалов, но сегодня нужно поднять роль ученых, руководителей институтов РАН в управлении, в том числе и хозяйственной деятельностью. 

2. Говоря о будущем, замечу, что скептически смотрю на перспективы Академии наук, институтов РАН, несмотря на то что заявлены крупные планы на развитие научных исследований. Если по-прежнему будут преобладать бюрократические принципы, то эти программы не будут эффективными.

С другой стороны, я вижу и падение эффективности деятельности самой РАН. Это — беда. Большинство ученых не способно к научно-организационной работе, экспертизе и анализу масштабных тенденций. Сейчас Академия наук ослаблена и порой не может выполнять те функции, которые на нее возлагаются. РАН должна играть не пассивную, а активную и наступательную роль в определении экономического, социального, технологического и гуманитарного курсов страны. Будущее российской науки определят напор и личность ее лидеров. Без этого Российская академия наук потеряет перспективу.

Науку надо уважать даже тогда, когда она находится “в нижней точке”. И руководители государства должны проявить это уважение. Они должны понять, что если не захотят учесть мнение науки, то рискуют наделать много ошибок. К сожалению, сейчас руководители государства общаются по преимуществу только с президентом РАН. Поэтому необходимо найти в научном сообществе людей, которые способны более активно проводить прогрессивную научную политику. Пока что тенденций к этому я не вижу.

1. Результаты реформы оцениваю положительно. Напомню, что институты нашего ФИЦ ранее находились в ведении Российской академии сельскохозяйственных наук (РАСХН), которая в отличие от РАН не участвовала ни в проекте повышения заработной платы научных работников, ни в проекте обеспечения жильем молодых ученых. Кроме того, как недавно отметил в своем выступлении председатель Комиссии по оценке эффективности деятельности научных организаций ФАНО России Валерий Анатольевич Рубаков, РАСХН имела гораздо более низкие нормативы финансирования. При этом мы наравне с институтами других академий участвовали в реализации Программы фундаментальных исследований государственных академий наук.

После перехода в ФАНО эта несправедливость была устранена. Уверен, что если бы мы оставались в составе РАСХН, нам не было бы выделено и таких значительных объемов финансирования на реализацию зарплатного указа президента. 

Стоит отметить и тот факт, что у нас существенно расширились связи с институтами “большой” академии. Надеюсь, что с переходом во вновь созданное Министерство науки и высшего образования аналогичным образом произойдет укрепление взаимодействия с федеральными университетами. Еще одним положительным моментом реформы для меня стало устранение потенциального конфликта интересов: руководители ФАНО не являлись директорами или сотрудниками подведомственных агентству институтов, а в Россельхозакадемии это было нормой. 

2. Российская академия наук — это большое сетевое сообщество, которое с учетом профессоров РАН насчитывает свыше 2500 членов. Уверен, что оно продолжит успешно развиваться и принимать активное участие в формировании и реализации научной повестки на самых разных уровнях. 

В отношении развития научно-исследовательских институтов единый прогноз для всех дать сложно. Мне кажется, что существенная часть наших инфраструктурных и кадровых проблем обусловлена не деятельностью ФАНО в прошедшие три года, а тем, что запас прочности, остававшийся со времен Советского Союза, окончательно исчерпан. Это просто совпало со временем проведения реформы. А, может быть, ее инициаторы знали о том, что это происходит, видя картину в целом. 

Поэтому сейчас дальнейшее развитие каждого из институтов во многом зависит от решений, принятых самими коллективами, от их способности провести анализ изменений не только в России, но и в мире в целом и определиться со стратегией развития организации в нынешних реалиях. Любой кризис — это время возможностей. И, судя по глубине нынешнего, возможностей у нас должно быть хоть от-

бавляй.

1. На мой взгляд, в ходе реформ не достигнуто никаких существенных результатов, кроме инвентаризации собственности РАН. С другой стороны, негативные эффекты от реформирования существенно преувеличены. Ситуация чем-то похожа на положение с ЕГЭ: много криков о том, что Единый экзамен ухудшил уровень знаний учеников, а на самом деле он просто показал, что этот уровень и так был очень низким, просто об этом никто не знал. 

В процессе реформ стало в очередной раз ясно, что академическая структура нежизнеспособна и меняться не намерена. По моим ощущениям, эта структура сложилась бы под собственным весом и безо всяких реформ. В том, что касается академического сообщества, у реформы есть один плюс: разделение на “фракции” и увеличение активности адекватных фракций, например клуба “1 июля”. 

Сама идея организации ФАНО мне кажется, скорее, правильной, чем вредной. Мой опыт работы в академическом институте и в Совете Общества научных работников показал, что ученые в большинстве своем не способны заниматься хозяйственным управлением (а во многих случаях даже организацией своей собственной научной работы). Совершенно нормально, когда техническими вопросами (бухгалтерия, оформление договоров) занимаются профессионалы, а не научные сотрудники. К сожалению, грамотная идея была из рук вон плохо воплощена. Вместо того чтобы действительно взять на себя несвойственные ученым функции, такие как обеспечение хозяйственной деятельности, ФАНО попыталось захватить вполне свойственные: определение направлений научной работы, создание отчетности, проведение научных мероприятий.

Лично я окончательно разочаровался в ФАНО, когда мне несколько раз пришли приглашения на мероприятия федерального масштаба с просьбой заполнить заявки на участие, причем сайтов у мероприятия не было, а сами заявки представляли собой отсканированные документы. И эти люди позиционировали себя как мастера управления!

2. РАН и академические институты теперь никак не связаны, и это хорошо, поскольку, как я отметил выше, РАН в ее нынешнем виде недееспособна. Это особенно отчетливо стало видно после слияния академий, но и до этого функции РАН были не очень понятными. С другой стороны, среди академических институтов есть вполне живые. Вне системы “академического феодализма” научные организации и лаборатории могут сравнивать качество результатов, а не соревноваться, у кого академик “мощнее”. К сожалению, полной объективности достичь все равно трудно: экспертные функции выполняют все те же академики, и многие из них помогают своим. 

Думаю, есть несколько сценариев развития событий. И, к сожалению, самый вероятный — это довольно быстрое вымирание большой части академической науки по банальным биологическим причинам, после чего все придется отстраивать практически заново. Не могу судить обо всех областях науки (говорят, в биологии ситуация получше), но в физике основную часть работы выполняют люди, как сейчас принято говорить, предпенсионного возраста. Научных работников в возрасте 25-40 лет очень мало. Как заманить их в науку, непонятно. Зарплаты низкие и нерегулярные, жилья нет. Организовать какое-то новое направление совершенно нереально по причине отсутствия ресурсов и инертности административной системы на уровне институтов. Молодежи остается только “цепляться” к какой-то крупной международной коллаборации в расчете на частые командировки и возможность в конце концов уехать за рубеж на более-менее приличных условиях.

Долгосрочные перспективы развития науки (и образования) очень сильно завязаны на общую политическую ситуацию в стране. Стабильность, к сожалению, существует только в виде лозунгов в телевизоре. Сегодня деньги есть, а завтра их нет, социальные гарантии минимальны. Положение студентов и аспирантов вообще печальное. Даже внезапно свалившиеся “предвыборные” деньги на них нельзя было тратить. А ведь учиться будущему ученому надо гораздо больше, чем кому бы то ни было. Поэтому большинство людей, вложивших много сил в образование, находит себе более прибыльные занятия, чем наука. 

Что нужно сделать для того, чтобы изменить ситуацию? Обеспечить нормальные социальные гарантии студентам, аспирантам и молодым ученым. Создать работающие каналы для карьерного роста исследователей. Инвестировать в образовательные проекты в НИИ. Прекратить считать среднюю температуру по больнице (эффективность научной работы по институту), а заняться целевой поддержкой самых активных групп таким образом, чтобы была реальная конкуренция между научными группами за перспективных сотрудников. 

Кроме того, необходимо уменьшить бюрократическую нагрузку и позволить руководителям научных групп тратить хотя бы небольшие деньги, не отчитываясь о каждой копейке. В этом случае появляется шанс привлечь молодежь и добиться если не развития, то, по крайней мере, сохранения научных школ.