Силой слова. Печать в XIX веке замещала политические партии.

Роль СМИ трудно переоценить. Интернет, телевидение, пресса активно влияют на нашу жизнь, формируют общественное мнение. Недаром появился термин “зомби”, характеризующий тех, кто безоговорочно верит тому или иному средству массовой информации. Впрочем, и в прежние времена газеты и журналы оказывали серьезное воздействие на умы людей. Более того, они были центром дискуссий между различными общественными лагерями и направлениями. Доктор исторических наук, доцент Санкт-Петербургского государственного университета Александр КОТОВ посвятил свои труды российским консерваторам XIX века и их публицистике. Его исследования поддержаны грантом Президента РФ. Корреспондент “Поиска” окунулась в далекую эпоху и ощутила предреволюционную атмосферу.
— Вторая половина XIX столетия — переломный этап в истории России, не менее важный, чем революционные события XX века, — рассказывает Александр Котов. — Перестройка всего жизненного уклада и переход экономики на капиталистический путь развития не могли не породить серьезнейших проблем. Советские историки говорили об этом времени как о “разночинном этапе революционного движения”. По их мнению, в тот период сложились две “революционные ситуации”: на рубежах 1850-1860-х и 1870-1880-х годов. 
Большой угрозой для правителей были террористы. Перспектива гибели царя от пуль народовольцев или от их же “праведного гремучего студня” (динамита) не могла не беспокоить власть. Вопреки расхожему мнению проблема терроризма в то время не была только российской. Соответствующие методы использовались, например, южанами на заключительном этапе Гражданской войны в США. “Особый путь” России в данном случае, скорее, в том, что террористам сочувствовала значительная часть общества. Например, многие либералы искренне считали, что покушения вынудят правительство “увенчать здание” великих реформ введением конституции. 
Польское восстание 1863 года поставило российское общество еще перед одним вызовом — национальным сепаратизмом. В состав России Польша вошла после наполеоновских войн. Как ни удивительно, идея ее независимости или хотя бы автономии вызывала симпатии во многих российских общественных и бюрократических кругах: польскую культуру ценили, старинную государственную традицию уважали. Проблема была в стремлении восставших обрести независимость непременно в границах 1772 года, то есть вместе с Западной Украиной и Западной Белоруссией, входившими до разделов Польши в ее состав.
Поэтому в 1860-х годах в русской печати шли активные споры о польском вопросе, которые переходили в споры о вопросах украинском, остзейском и, наконец, русском. Нарождавшийся украинский национализм угрожал целостности уже не только империи, но и самого русского народа, к которому тогда причисляли и малороссов с белорусами. 
Немногие знают, что в Прибалтике жили остзейские немцы, которые раньше были лояльны российскому императору. Но с объединением Германии они обрели новый центр притяжения. Все это было частью глобальных европейских процессов — XIX век не случайно называют веком национализма. В Россию соответствующие идеи пришли с патриотическим подъемом 1812 года, а в 1860-е и позже стали предметом общественной полемики, которая у современного читателя нередко вызывает эффект дежавю, поразительно напоминая некоторые нынешние дискуссии в социальных сетях.
— Что собой представляла печать в то время?
— В дореволюционной России печать играла крайне важную роль. Она являлась не только ареной общественных дискуссий и инструментом пропаганды. За неимением парламента и политических партий вокруг газет и журналов группировались общественные “лагеря” и “направления”. В условиях цензуры политизировались самые безобидные споры: о литературе, музыке, образовании.
Консерваторы в этих спорах не занимали какую-то единую позицию. Под термином “русский консерватизм” объединяется целый спектр различных течений, зачастую весьма далеких от консерватизма в бытовом смысле слова — приверженности всему старому. Славянофилы вопреки утверждениям своих оппонентов звали не “назад, в Московскую Русь”, но к тому пути, по которому она шла: к широкому земскому самоуправлению и отсутствию бюрократического “средостения” между народом и властью. Редактор влиятельных “Московских ведомостей” Михаил Катков выступал за строительство унифицированного национального государства по европейскому образцу. Сторонники “сословного консерватизма” из газеты “Весть” защищали дворянские привилегии. И, наконец, самого известного сейчас консерватора того времени Константина Леонтьева некоторые современные философы считают “пророком” тоталитарных режимов XX века. 
Вся эта “цветущая сложность” находилась в состоянии непрерывного выяснения отношений — идейных и личных. Постоянные взаимные обвинения в скрытом нигилизме (отрицании общепринятых норм и ценностей) и революционном экстремизме — примечательная черта тогдашнего “патриотического лагеря”. Объединяла консерваторов разве что приверженность идее исторической преемственности, однако каждый понимал ее по-своему. Кто-то видел Россию национальным государством, кто-то — “конфедерацией” дворянских корпораций, объединенных только властью монарха. Кого-то она интересовала исключительно как распространительница православия.
— Как российская консервативная печать боролась с революционным и национальным радикализмом? 
— Антиреволюционная пропаганда была, пожалуй, главной задачей консервативной печати. Сейчас образованный читатель вспомнит лишь наиболее яркие ее образцы: например, “Бесов” Достоевского или “На ножах” Лескова — романы, впервые вышедшие на страницах катковского журнала “Русский вестник”. Интересующиеся историей общественной мысли прибавят к ним публицистику Победоносцева и раскаявшегося народовольца Льва Тихомирова. Но эти знаковые произведения — только верхушка огромного айсберга, состоящего из множества текстов. Разумеется, не все они равноценны. Например, брошюра одесского профессора Петра Цитовича “Что делали в романе “Что делать?” в наши дни вызовет только улыбку. Зато репортажи забытого сейчас журналиста Николая Щербаня из революционного Парижа 1871 года читаются отчасти как прогноз событий начала XX века: мы встретим там знакомые описания развала армии, начала революционного террора, слабости либеральной оппозиции. То же самое можно сказать и о цикле диалогов “Против течения” профессора Николая Любимова, в которых анализировался опыт Великой французской революции.
Эта пропаганда была направлена, прежде всего, на власть, побуждая ее к более активной борьбе с крамолой. Но, конечно же, консервативные публицисты понимали, что только критикой и репрессиями общественную борьбу не выиграть. Они предлагали и реформы образования, и определенные перемены во внутренней и внешней политике. Славянофилам удалось убедить власть вступить в войну за освобождение балканских народов, что должно было, по их мнению, снизить революционные настроения внутри России. 
Самый деятельный из славянофилов, Юрий Самарин, внес большой вклад в крестьянскую реформу в России и Польше, а позднее его идеи были реализованы Александром III в Прибалтике. Коренной киевлянин Михаил Юзефович способствовал появлению Эмского указа 1876 года, направленного против первых ростков украинского национализма. Михаил Катков успешно содействовал борьбе с сепаратизмом, был фактически “локомотивом” внедрения в стране системы классического образования. 
Однако последствия подобных инициатив нередко оказывались далеки от ожидаемых. Например, подрыв позиций польского и остзейского дворянства обернулся в итоге не русификацией этих регионов, а позднейшим укреплением там собственных национально-буржуазных государств. Освобожденная от османского ига Болгария вскоре переориентировалась на Германию, а спасенная от разгрома турками Сербия — на Австрию. Наконец, “пролоббированные” Катковым реформы образования не спасли ни школу, ни университет от революционных настроений. 
К негативным последствиям можно отнести и своего рода самоотравление власти своей же пропагандой. Например, появление Распутина — прямое следствие веры последнего самодержца в славянофильский миф о простом мужике как носителе истинных национальных ценностей.
Но если на власть консерваторы влияли сравнительно успешно, то их воздействие на общество было недостаточным. Во-первых, в силу технических причин — неграмотности большинства населения, отсутствия радио и телевидения. Во-вторых — и это самое главное — в силу того, что пропаганда, в принципе, является второстепенным орудием государственной политики. Даже в литературоцентричной России общество судило о власти не по словам, а по делам. Последствий же своих дел общество предвидеть не могло — за неимением того исторического опыта, который есть, скажем, у нас. 
— Что нового удалось вам внести в эту тему?
— У исследователя консерватизма и средства должны быть надежные, проверенные временем. Это, прежде всего, работа с периодикой: просмотр подшивок старых газет и журналов. Затем — работа в архивах: с материалами личного происхождения (дневниками и письмами), а также делопроизводственными документами (прежде всего, цензурными делами). И, наконец, анализ и интерпретация собранного материала с помощью общенаучных и базовых исторических принципов и методов.
Моя докторская диссертация была посвящена окружению Каткова, представлявшему особое направление в рамках отечественного пореформенного “консерватизма”. Деятельность “катковцев” являлась попыткой создать одновременно и новую, отвечающую требованиям эпохи модерна идеологию (бюрократический национализм), и систему транслирующей ее печати. Новизна диссертации как теоретическая (анализ идеологии), так и источниковедческая: введение в научный оборот неопубликованных архивных материалов, обращение к наследию забытых или полузабытых публицистов — Николая Щербаня, Ильи Циона, Виталия Шульгина, Платона Кулаковского, Владимира Скарятина и прочих. Все это помогает реконструировать контекст, в условиях которого жили и творили признанные классики литературы и общественной мысли XIX века.
— Что собираетесь делать в нынешнем проекте?
— Мы с соисполнителями планируем продолжить эту работу, благо источниковая база обширна. Собираемся изучать столичную и провинциальную печать 1860-1890-х годов — с привлечением и церковных изданий. Продолжим работу в архивах, возможно, не только российских. Все это поможет дополнить и скорректировать имеющиеся научные представления об истории российского консерватизма, о национальной политике империи, об истории правительственной политики в отношении печати, истории пропаганды 1860-1890-х, о роли церковной и провинциальной консервативной прессы в общественной дискуссии, об отдельных и малоизученных изданиях и персоналиях. 
Результаты работы будут отражены в нескольких статьях для журналов, входящих в Web of Science, комментированном сборнике памфлетов наиболее ярких из малоизвестных публицистов изучаемого периода и, разумеется, в новой монографии, посвященной консервативной печати 1860-1890-х годов. 
Беседу вела Фирюза ЯНЧИЛИНА
Иллюстрации предоставлены А.Котовым

Нет комментариев