Директор научного института, ставший министром, — достаточная редкость. Если при этом он еще и академик, причем избран действительным членом РАН до того, как занял министерское кресло, а не наоборот, то заслуживает особого внимания. Если же академик, возглавлявший целую отрасль (атомную!), становится российским послом, это именно случай Румянцева.
Мы могли побеседовать с Александром Юрьевичем в Петербурге, где он принимал регалии почетного доктора Академического университета, но условились специально встретиться для обстоятельного разговора на его “территории”. Так удобнее, да и звучит: Чрезвычайный и Полномочный Посол Российской Федерации в Финляндской Республике академик РАН Александр Румянцев принял корреспондента “Поиска” в своей резиденции на улице Техтаанкату в Хельсинки.
— В своей книге “Хождение во власть” Анатолий Собчак вспоминает стихотворение Валентина Берестова:
И государственные сны
В ту пору снились мне.
Я дважды видел до войны
Калинина во сне.
А вам государственные сны в детстве снились?
— Ни в детстве, ни в юношестве! Хотя о дипломатической работе задумывался, поскольку мальчишкой наблюдал ее вблизи.
Мой отец, преподаватель, военный переводчик, поездивший по гарнизонам, демобилизовавшись, стал дипломатом, несколько лет провел в Индии. Его брат, мой дядя Вадим Петрович Румянцев, был известным арабистом, дружил с Евгением Максимовичем Примаковым. Видимо, гены по отцовской линии (мама, выпускница Московского медицинского института, всю жизнь работала врачом) в итоге “проснулись”.
За год до окончания школы я был склонен к конструкторской деятельности и в 10 классе нацелился поступать в МАИ на факультет двигателей. Но фильм “Девять дней одного года” полностью изменил мои взгляды на будущее. Только ядерная физика! Так я оказался в МИФИ, а после окончания вуза — в Институте атомной энергии имени И.В.Курчатова, где и трудился 32 года в разных должностях, прежде чем стать министром.
— Считается, что это самое “хождение во власть” интеллигенту противопоказано. Даже не в силу стереотипа “политика — грязное дело”, а из-за несовпадения приоритетов и морально-этических норм. Скажем, ученый должен искать и выявлять истину, тогда как политик готов при необходимости ее скрывать.
Вот одно из ваших интервью в бытность министром. Вам задают вопрос: “Возможно ли воровство ядерного топлива с объектов Минатома?” Как бы ответил матерый чиновник, депутат? Разумеется, нет, исключено! И что сказали вы: “К сожалению, возможно. Отдельные кражи совершались, но не высоко-
обогащенных делящихся материалов. А вот облученное, уже отработавшее ядерное топливо воровать нельзя в принципе, потому что человек сразу получает смертельную дозу радиации”. Отвечая, вы еще и просвещали, и предостерегали. Эта интеллигентская честность не создавала вам проблем на административных постах?
— Как спросили, так и ответил. Прекрасно помню ту ситуацию. Речь шла об аресте группировки, укравшей несколько килограммов урана с предприятия в Электростали. Но урана низкообогащенного, бомбу из такого не создать. Кстати, правоохранительные органы этот материал нашли.
— Словом, вы были нетипичным министром!
— Что значит “нетипичным”? На министра же не учатся. Назначение стало для меня большой неожиданностью. Владимир Владимирович Путин в 1999-м еще как глава правительства приехал в Курчатовский институт на открытие синхротрона и был приятно удивлен тому, что в “лихие” годы, когда наука практически не финансировалась, нам с коллегами из Института ядерной физики СО РАН удалось этот ускоритель электронов построить и запустить. Тогда он, очевидно, меня и запомнил.
— Вы показали, что умеете строить серьезные объекты?
— Это был результат слаженной работы коллективов ряда академических институтов. А вообще-то физик-экспериментатор и должен участвовать в создании установок. Моя первая большая установка — нейтронный кристаллический спектрометр — весила свыше 30 тонн. Для ее размещения понадобилась реконструкция реакторного зала в институте. Строили ее на заводах в Москве, Ленинграде и Киеве, а собирали в Нарве, где я провел в общей сложности с полгода. Вдобавок создавалась она в двух экземплярах (это был совместный проект с венграми: мы занимались механической частью, они — электронным управлением). Один спектрометр был направлен в Будапешт, в Центральный институт физических исследований, второй до сих пор успешно работает у нас, хотя сделан был в начале 1970-х.
Физика твердого тела — моя специализация, если хотите, судьба. Тема докторской диссертации — исследование электрон-фононного взаимодействия методами неупругого рассеяния нейтронов. Государственную премию в 1986-м получил вместе с коллегами за исследования твердого тела на основе рассеяния нейтронов стационарных ядерных реакторов. Всю сознательную научную жизнь провел на исследовательских реакторах и в ядерных центрах России и мира. Поэтому с тематикой нашего министерства, Средмаша, был знаком не понаслышке, как и с ключевыми людьми отрасли, ведь институт был ее головной научной организацией по многим направлениям. Вместе с тем назначение на такую должность человека из фундаментальной науки таило сильный, обоюдный риск.
— Каково было физику-экспериментатору, который, как пианист, должен “поддерживать форму” каждый день, переехать в министерский офис?
— Административной работы и до этого хватало. В 1993 году я был назначен заместителем директора института по научной работе, а с 1994-го — директором, главой исполнительной вертикали. И если президент в лице академика Велихова определял стратегию, то конкретика была прерогативой дирекции, которую я возглавлял почти семь лет. Под моим началом было более 10 тысяч сотрудников, в зоне ответственности — атомная и термоядерная энергетика, токамаки и ускорители, ядерные материалы и переработка облученного топлива, экология…
— Министерство в миниатюре?
— Совершенно справедливо! Но, заступив на пост министра, я понял, что представлять и знать, как работают отраслевые механизмы и связи, — очень разные вещи. Многое пришлось изучать “на новенького”.
— Критерии, которыми вы руководствовались в науке, совпадали с министерскими?
— Я воспринимал работу министром как продолжение творческого процесса в новых условиях и в этом смысле ничего не потерял. Разве что она потребовала широкой эрудиции не только в атомной физике и технике, но и в сфере законодательной и законотворческой, в области охраны труда и в социальной проблематике. Как-никак у нас 20 моногородов, в том числе и вблизи атомных станций. Активное сотрудничество с Минобороны позволило объехать береговые базы, которые мы начали забирать под свое крыло; задача утилизации атомных подлодок, выведенных из состава ВМФ, полностью легла на наше ведомство. Я старался честно делать свое дело, при этом получая огромное удовольствие от общения с интереснейшими, “самодвижущими” людьми — корабелами, конструкторами ядерного оружия, научными руководителями закрытых городов.
И сейчас думаю, что мне очень повезло, когда меня назначили на такую должность. Потому что если взять ядерно-оружейный комплекс, в основе его лежат фундаментальные исследования, готовое изделие — это и есть объект, в котором происходят глубинные физические процессы. АЭС, атомные ледоколы и субмарины — это же высочайшая наука, ее творцы академики Митенков, Спасский и другие выдающиеся ученые говорили со мной на одном языке.
— В тогдашнем интервью вы сказали, что остаетесь научным руководителем институтского отдела физики твердого тела. Удавалось хотя бы статьи писать?
— Удавалось даже руководить научной школой, получавшей поддержку РФФИ! А уже оказавшись в Финляндии, с разрешения МИД выполнил со своим учеником Александром Ивановым два эксперимента на Гренобльском реакторе во Франции с последующей публикацией. Выступал с приглашенными докладами и лекциями в Петербургском институте ядерной физики и в Академическом университете у Жореса Ивановича Алфёрова. Но это капля в море той дипломатической работы, которая сейчас занимает 99,9% моего времени.
— Переход в дипкорпус был для вас, полагаю, не меньшим вызовом, чем на министерскую должность.
— Все решилось в один момент, в беседе с председателем правительства Михаилом Ефимовичем Фрадковым. Он исходя из собственного опыта (был нашим постоянным представителем при Евросоюзе в Брюсселе) порекомендовал мне это поприще. А узнав, что я из дипломатической семьи, сказал: тебе и карты в руки. Мои верительные грамоты Чрезвычайного и Полномочного Посла подписывал Владимир Владимирович Путин.
— А почему Финляндия?
— Таким был выбор МИД, с которым я охотно согласился. Ведь для меня это была уже “третья Финляндия”. Первая, ранняя, связана с работой в отделе физики твердого тела Курчатовского института. Мы плотно сотрудничали с Университетом Турку и Технологическим институтом (ныне Университет Аалто) в Хельсинки, где были отличные лаборатории физики низких температур.
Кстати, экспериментальную группу в Турку сейчас возглавляет бывший аспирант и сотрудник нашего отдела Сергей Васильев. Меня же тогда интересовал вопрос, можно ли увидеть при рассеянии нейтронов упорядоченную цепочку магнитных моментов ядер (в условиях глубокого холода они выстраиваются). Впоследствии эту задачу решили в Институте Гана-Мейтнер в Берлине. Но сотрудничество с финнами позволило многое узнать о свойствах атомарного водорода при сверхнизких температурах.
“Вторую Финляндию” постигал в бытность министром. Атомная станция Ловииса строилась на моих глазах, под научным руководством Курчатовского института. Свежее ядерное топливо для нее поступает из России и по контракту, подписанному уже в период моей работы послом, будет поставляться до конца срока действия АЭС.
Ну, и ныне, разумеется, использую багаж прежних лет. Как только приехал сюда, встретился с друзьями и коллегами из фундаментальной
науки и энергетического бизнеса. Говорили о развитии двусторонних научно-технических контактов, чем ваш покорный слуга среди прочих посольских дел усердно занимается.
За последние пять-шесть лет финские инвестиции в нашу экономику увеличились примерно в 20 раз. Финны очень заинтересованы в энергетическом партнерстве. Например, государственная энергетическая корпорация “Фортум” создала дочернюю компанию в России, которая на Урале и в Западной Сибири вводит в строй суперсовременные станции, производящие электричество и тепло. Нам же особенно пригодился бы финский опыт организации инновационного процесса.
— Считается, что фундаментальной науки в Финляндии нет, хотя высокие технологии развиты чрезвычайно. Тут и “навороченные” мобильники от Nokia, и тотальная компьютеризация. Парадокс?
— Скорее, заблуждение. Высокие технологии на пустом месте не вырастут. Начнем с того, что финны получали нобелевские премии не только в области литературы (Франс Силланпяя) и миротворчества (Мартти Ахтисаари). Лауреатами становились самый известный финский химик ХХ века Арттури Виртанен, первый председатель основанной в 1948 году Финляндской академии, — он был отмечен за оригинальный метод консервирования зеленых кормов, и профессор Рагнар Гранит, удостоенный премии за исследования в области физиологии зрения.
Уверен, что и профессор Олли Лоунасмаа из Технологического института в Хельсинки, проживи он немного дольше, мог бы получить Нобелевскую премию за выдающиеся достижения в физике сверхнизких температур. Его высоко ценил Петр Леонидович Капица, вместе они развернули сотрудничество в этой области между Институтом физических проблем (ныне имени П.Л.Капицы) РАН и Лабораторией физики низких температур, которая в Университете Аалто с этого года носит имя О.Лоунасмаа. Это сотрудничество продолжается до сих пор.
Финны работают на высокопоточном реакторе в Гренобле, в ЦЕРН, занимаются астрофизикой, микробиологией. Наш РФФИ подписал соглашение с Академией наук Финляндии. Она не столь мощная, как российская, но успешно координирует исследования в системе университетов и академических институтов. Так что фундаментальная наука в Финляндии есть, и очень высокого уровня. Другое дело, что она не охватывает всех областей знания, но мал золотник!..
— А чем объяснить удивительные способности финнов к коммерциализации научных разработок?
— Давно ищу ответ на этот вопрос и склоняюсь к тому, что это заслуга системы образования. Я постоянно посещаю финско-русские школы и вижу, как детям прививают практическое мышление. Вот учителя им что-то новое рассказали и тут же предлагают — придумайте, как дома или на даче это применить. Их раскрепощают с малых лет. Вливаясь в студенческую жизнь, они уже “заточены” на реализацию получаемых знаний. И высшая школа этому способствует. Недаром же из нескольких разнопрофильных вузов был создан Университет Аалто, фактически объединивший физиков и лириков. На современном рынке “технари” без знания законов экономики, маркетинга, дизайна ничего не стоят.
— Меня впечатляет приграничная Лаппеенранта. Благодаря университету и технопарку вчерашняя деревня стала респектабельным городом. Недавно здесь прошел уже III инновационный форум Россия — ЕС…
— В той же Лаппеенранте вы наверняка видели вывески на русском языке и слышали русскую речь (как и по нашу сторону границы в обретающем второе дыхание древнем Выборге — финскую) — это тоже результат сотрудничества. Мы понемногу учимся у финнов создавать инфраструктуру инноваций. Компания “Технополис”, управляющая ИT-парками Финляндии, формирует Санкт-Петербургский технопарк “Ингрия”. Финский опыт трансфера высоких технологий в сферу бизнеса перенимают
РОСНАНО и Фонд “Сколково”. Конечно, Россия огромна и с учетом специфики нашей страны надо этот опыт масштабировать.
— Особая и близкая вам тема — отношение финнов к атомной энергетике.
— В Финляндии две АЭС: вышеупомянутая Ловииса, восточнее Хельсинки, и Олкилуото на побережье Ботнического залива. Каждая имеет по два реактора; доля электроэнергии, вырабатываемой на АЭС, составляет четверть от общего потребления в стране, что немного выше, чем в России. Сейчас на площадке в Олкилуото завершается строительство третьего энергоблока. Как министр я там был дважды, а как посол наблюдаю за ним в режиме реального времени.
— Интересно?
— Исключительно! Когда я в начале июня 2012 года приехал в Олкилуото с группой послов разных стран, они буквально забросали меня вопросами. Мы увидели, что уже смонтировано все тяжелое оборудование — корпус реактора, главный циркуляционный насос, теплообменник, паровая турбина, генератор на 1650 мегаватт (это первый в мире блок такой мощности!) — и станция смотрится как произведение искусства. Вероятно, в 2014 году она даст первое электричество в опытном режиме.
Дискуссия о строительстве этого блока проходила непросто, но, вопреки давлению “зеленых”, правительство приняло позитивное решение, ратифицированное парламентом. После чего мне стало ясно, что прагматичные финны выберут на тендере тот проект, у которого существенно выше установленная мощность, а именно французско-германский. Так и случилось. У нас реакторов такой мощности пока нет. Надеюсь, когда “Фортум”, которому принадлежит Ловииса, получит от правительства разрешение инвестировать в создание еще одного блока, будут востребованы и наши проекты.
— Раньше большинство населения Финляндии было против размещения АЭС, теперь — за. В чем причина?
— Сохранение природы для финнов — императив при любых раскладах. Изначально отношение к атомной энергии, которую трудно “пощупать”, было опасливым. Но люди убедились, что Ловииса и Олкилуото — это новые рабочие места, это энерговооруженность промышленности и гарантия энергобезопасности в не самой южной стране, лишенной ископаемых топлив. А между тем Европу обдавали холодком то экономический, то энергетический кризисы. И потому два консорциума уже получили разрешение создать еще по одному мощному блоку, дополнительно к строящемуся в Олкилуото.
Главных вопросов у общественности к АЭС всего два — как обеспечить безопасность эффективно работающих энергоблоков для окружающей среды и что делать с отработавшим ядерным топливом. Ответ на первый — в Финляндии один из самых сильных и обстоятельных надзорных органов в области атомной энергетики. Поэтому даже трагедия в японской Фукусиме не поколебала доверия жителей к своей атомной энергетике. Внеочередные стресс-тесты оборудования и инфраструктуры АЭС лишь укрепили это доверие.
Что касается использованного топлива, принят закон, согласно которому оно из страны не вывозится, не перерабатывается, а хранится в специальных контейнерах глубоко под землей. Лежит себе спокойно в скальных породах до XXII века, когда уж точно в Финляндии появятся абсолютно безопасные технологии его транспортировки на переработку.
— Мы выяснили, насколько полезен ваш научный бэкграунд для работы послом. А чем вас обогатила дипломатическая служба?
— Наверное, если раньше у меня было две Финляндии, условно, научная и энергетическая, то по-настоящему начал понимать ее лишь “с третьего захода”. Я объездил страну с юга на север и с востока на запад, встречался с множеством незаурядных людей. Это очень красивая и хорошо организованная страна.
В течение моего двадцатилетнего знакомства с Финляндией она заговорила по-английски. На улице вы можете обратиться к любому прохожему и получить адекватный ответ. Но я-то помню, что в 1980-х мог на этом языке общаться только с финскими физиками! Когда же приехал в качестве посла, то в первую свободную минуту отправился на рынок — купить корзину для грибов и с пожилой продавщицей объяснился по-английски.
А как поучителен опыт сохранения культурной идентичности национальных меньшинств, который я наблюдаю на примере татарской общины. В ней около 800 человек (их предки появились здесь во времена Российской империи), это люди большей частью благополучные, имеют свое дело, поддерживают связи с Татарстаном, даже приглашают оттуда невест и женихов. Они финские граждане и говорят по-фински, но и по-татарски тоже. В Хельсинки у них свой культурный центр с библиотекой и мечетью, где недавно побывал президент Татарстана Минниханов. Они полностью интегрированы в формат, по сути, неродного государства. Идет процесс адаптации и у других наших соотечественников.
Еще одна необычная вещь для человека, работавшего в стабильных коллективах, будь то научное подразделение или управленческая структура. В Хельсинки расположены посольства более 60 государств, их персонал меняется раз в четыре-пять лет, не успеваешь толком привыкнуть к коллегам-послам. Я здесь работаю более шести лет, уже год выполняю почетную, но временами хлопотную миссию дуайена дипломатического корпуса…
— Как при такой занятости вы взялись за перевод на русский язык монографии профессора Хельсинкского университета Осмо Юссилы “Великое княжество Финляндское 1809-1917”? В нем 890 страниц с цветными иллюстрациями!
— Проект был приурочен к 200-летию вхождения Финляндии в состав Российской империи, “начала строительства нации”, как говорят финны. Перевод выполнили четыре действующих дипломата нашего посольства под моей редакцией. Мы сделали “нарезку” — по 200 страниц, с тем чтобы каждый переводил по одной странице (что получалось не всегда) в день, затем я “сшивал” готовое и редактировал.
Это был тяжелый двухлетний труд, поглощавший все выходные дни и свободные вечера! Меня вдохновлял пример друга — академика Роберта Арнольдовича Суриса, который в свое время перевел “Псевдопотенциалы в теории металлов” У.Харрисона, — он приобщил наше поколение физиков к этому замечательному труду. Но мне пришлось погрузиться в исторические материи! Повезло, что Юссила работал в российских архивах и хорошо знает русский язык. Он неожиданно быстро — недели за две — проштудировал нашу рукопись, высоко оценил качество перевода и дал добро на публикацию.
Мы успели издать книгу к международной исторической конференции, посвященной 200-летнему юбилею, подарили по экземпляру ее участникам и представителям дипкорпуса в Хельсинки, среди которых не менее 10 послов, знающих русский язык. Они были безмерно признательны за возможность открытого доступа к истории Финляндии и России. Кроме того, с помощью РГНФ перевод монографии разослан во все библиотеки и вузы России, где представлены исторические науки.
— Получается, физик-экспериментатор может временно стать даже историком?!
— Более того, мы решили продолжить наши исторические практики с профессором Юссилой, с исследователем из Университета Ювяскюля Элиной Сопо — изучаем некоторые аспекты Абоского (1743 г.) и Фридрихсгамского (1809 г.) мирных договоров, а также историю частных коллекций художественных ценностей периода Российской империи, находящихся теперь в музеях России и Финляндии.
— Рано или поздно ротация затронет и посла Румянцева…
— Что ж! Из науки я не выпал, но где и в каком качестве могу быть полезен: как физик, аналитик, специалист по международным отношениям? Стараюсь об этом не думать, а то сразу возникает “конкуренция в мозгах”.
Беседу вел Аркадий СОСНОВ
Нет комментариев