Так было надо? Заряды для первых атомных бомб создавались девичьими руками.

Главным событием в мире, произошедшим в послевоенные годы, было создание атомной бомбы в США, а затем, с интервалом в четыре года, в СССР. В 1990-х годах вышел ряд статей, в которых говорилось, что у нас атомная бомба появилась только благодаря деятельности советской разведки. Конечно, американские секреты смогли в определенной мере облегчить работу физиков. Но, например, химики и металлурги мало что могли позаимствовать из скупых разведданных. Они содержали изложение фундаментальных идей, а также инженерные данные, но у нас отсутствовала материальная база: не было ни обогащенного урана-235, ни плутония. Все пришлось делать своими силами, своим умом. И работа эта была трудной и опасной.
В процессе создания атомной бомбы особое внимание было обращено на новый искусственный элемент с атомным номером 239 (ядерный аналог урана-235), который впоследствии получил название “плутоний”. Критическая масса (наименьшая масса делящегося вещества, при которой может протекать цепная ядерная реакция и происходит взрыв) шара из урана-235 составляет около 59 кг, в то время как у шара из плутония она составляет около 10 кг. В результате сжатия критическая масса плутония снижается еще вдвое и доходит до 5 кг. Потому выбор был сделан в пользу плутония.
Но в природе плутония не существует. Искусственный плутоний получают из урана в результате ядерной реакции, происходящей в реакторе. Нейтронами облучают уран-238, и возбужденное ядро превращается в плутоний-239.
В 1948 году на Южном Урале был пущен первый в стране промышленный реактор, и в конце того же года на радиохимический завод поступила первая партии обогащенного урана. В феврале 1949 года радиохимический завод подготовил концентрат плутония для передачи его на химико-металлургический завод, но тот еще просто не построили. Было принято решение реконструировать складские помещения артиллерийского управления Военно-морского флота. В одном из зданий планировалось проводить очистку плутония до требуемых кондиций, а в другом — из металлического плутония делать заготовки для атомной бомбы.
Озерск — один из десяти закрытых городов атомной отрасли — получил путевку в жизнь в 1945 году, когда начал строиться первый промышленный реактор, то есть первая крупная установка для производства плутония. Реакторную площадку сначала называли плутониевым комбинатом (позднее — “Маяк”), а кодовые наименования у нее были База-10, потом — Челябинск-40, сейчас — Челябинск-65. Реактор был запущен 19 июня 1948 года. Это был день рождения “Маяка”, а значит, и день рождения ядерной индустрии нашей страны.
Лия Павловна Сохина, с которой я встречалась в конце 1990-х, была одним из ветеранов комбината “Маяк”, тех первопроходцев, которые в невероятно трудных условиях послевоенных лет создавали нашу атомную промышленность. После окончания Воронежского университета ее вместе с несколькими другими выпускницами химического факультета направили в Москву на стажировку в НИИ-9. Там Лия и ее подружка Лида Быкова попали в радиохимическую лабораторию, которую возглавлял академик Илья Черняев. После непродолжительной учебы девушек послали уже на Базу-10, чего они ждали с нетерпением.
 Первые шаги
“Наконец, 17 марта 1948 года мы прибыли в пункт назначения, — вспоминает Лия Павловна, — и каково же было наше удивление, когда вместо завода мы увидели самый настоящий барак! Завод тогда только еще начинал строиться. Мы работали в обычных комнатах, без всякой защиты, были только деревянные вытяжные шкафы, негерметичные, без защиты от радиации. На первых операциях для разлива радиоактивных растворов использовалась простая химическая посуда: стеклянные стаканы, колбы. Зато на следующих этапах все сосуды были из золота и платины, чтобы исключить возможность коррозии и малейшего присутствия примесей”.
И вот в таких условиях, при отсутствии надежного оборудования, девушек учили тщательно проводить эксперименты, бороться с микроскопическими потерями плутония при его очистке. И руководители работ, и простые исполнители, пренебрегая своей безопасностью, стремились в минимальные сроки воплотить свои идеи. Главным для них было слово “надо” — надо создать ядерный щит Советского Союза, который мог бы стать гарантом мира на всей Земле.
Время было послевоенным, мужчин не хватало. Лидия Быкова, Генриетта Казьмина, Лия Сохина, Фаина Колотинская — именно их руками был получен первый плутоний. С радиохимического завода концентрат плутония привозили в контейнерах из листовой стали, без всякой защиты. Раствор из контейнера разливали по стаканам. Этот период работы химического отделения Илья Черняев назвал “стаканным периодом”.
Первые несколько лет работникам комбината не давали отпусков, нужно было нечто чрезвычайное, чтобы разрешили выйти из “зоны”. Только в 1954 году, после смерти Берии, люди получили возможность выехать. Но проверка была тщательной. Через санпропускник шли полностью раздетыми, открывали рот, чтобы показать, что в нем ничего не унесли, например платину или золото. У всех проверяли уши, волосы, заставляли раздвигать пальцы рук и ног, делать приседания.
Особые неприятности были с ладонями рук, их мыли часами, но они оставались “грязными”, и, чтобы пройти контроль, руки намыливали. В этом случае альфа-частицы нельзя было обнаружить. К сожалению, на альфа-активность тогда не обращали серьезного внимания. Как ни удивительно, людей это все совсем не тяготило. Они настолько были увлечены работой, что все остальное было для них не важно и так называемый “синдром колючей проволоки” у них полностью отсутствовал.
Опыта работы не было, многого не знали даже ученые. В небольшом корпусе, который находился всего в 200 м от барака с химической лабораторией, жили академики И.Черняев и А.Бочвар, доктора наук В.Никольский, А.Вольский, А.Займовский. Этот домик прозвали “Пиквикским клубом академиков”. Крупнейшие ученые, цвет нашей науки, безвыездно жили полтора года вблизи цеха. В то время выбрасываемый воздух из вентиляционной системы не очищался от радиоактивных веществ. Листья берез, растущих около цеха и домика ученых, были заражены. Профессор Вольский часто приносил листочки на замер к дозиметристам, и они “щелкали”.
Приемка контейнера с раствором-концентратом с радиохимического завода №25, который находился в 20 километрах от химлаборатории, производилась под руководством тогдашнего директора комбината генерала Музрукова и академика Черняева. Этими контейнерами потом уставили все комнаты лаборатории, и радиоактивные растворы переливали в стаканы без всякой защиты.
Однажды разбилась толстостенная колба, и осколок стекла с плутонием попал технику, молодому парнишке, в щеку. Девушки начали промывать ему лицо водой прямо над раковиной. Прибежал начальник цеха и обрушился на сотрудников с руганью за то, что они не сообразили собирать кровь с щеки в чашку. Ведь наверняка было потеряно несколько миллиграммов плутония!
Случались и аварии. Дело в том, что плутоний имеет свойство сильно разогреваться при обработке и очистке и может взорваться. Все время подгоняли сроки, девушки торопились, перетирали образцы без должных предосторожностей, в результате однажды произошел взрыв и весь плутоний оказался на потолке. Потом его оттуда смыли в бачки с фильтровальной бумагой (в этой операции принимал участие сам академик Бочвар), бумагу сожгли, сделали косметический ремонт и продолжали работать в той же комнате. “Представляете, сколько там было плутония? Сотни, тысячи доз!” — рассказывала Лия Сохина.
Многие операции работникам цеха приходилось делать при открытых дверцах камер, например, выгружать активный нерастворимый осадок. Голова аппаратчика часто находилась внутри камеры, при этом он вдыхал активные аэрозоли в очень высоких концентрациях.
Так, в стаканах, в пробирках девичьими руками были получены первые миллиграммы плутония. В конце апреля 1949 года вся технология была уже полностью отработана и передана металлургам. Первый “королек” плутония весил 8,7 г. Внешний вид этого слитка был крайне непривлекательным, имел много раковин, шлаковых включений. Однако ученые долго им любовались, крутили, вертели. Качество металла по содержанию примесей удовлетворяло физиков.
Весь этот “стаканный период” получения металлического плутония не мог не повлиять на здоровье людей. Многие из тех, с кем начинала Лия Павловна свой трудовой путь, ушли из жизни совсем молодыми. Их смерть — результат облучений, превышавших допустимые дозы в сотни раз.
Пост не оставили
В августе 1949 года “стаканный период” закончился, и персонал цеха переехал в специально построенный заводской корпус — цех №1. Но это лишь незначительно улучшило условия труда.
Загрязненность воздуха альфа-частицами составляла десятки и сотни тысяч доз. С определенного момента у молодых парней и девушек вдруг начал портиться сон, появились приступы удушья, резко ухудшалось общее состояние. Первым заболевшим врачи поставили один и тот же диагноз — туберкулез.
Но когда один за другим стали умирать люди в возрасте 30-32 лет, то медики поняли, что это новая, особенная болезнь, которую назвали плутониевым пневмосклерозом. На комбинате стали принимать срочные меры, выводить людей из вредных условий работы. Очень помогли специальные “лепестки” из ткани, которые были изобретены в 1956 году и задерживали 99% аэрозолей.
Медики героически работали, спасали людей, требовали от руководства своевременно выводить заболевших с производства. Здесь часто возникали разногласия, поскольку пострадавших приходилось заменять неопытными работниками, вопросы секретности также играли немаловажную роль. Да и сами заболевшие не хотели покидать свой пост!
“Мы знали, что такое радиоактивность, что такое плутоний. Хотя, конечно, не представляли всего коварства этого производства, а иногда не могли ее (радиоактивности) избежать, чему в немалой степени способствовали бесшабашность, свойственная молодости, и, главное, желание отдавать работе все силы. Плутоний и женщина — вещи несовместимые, но так было надо, и мы справлялись”, — говорила Лия Сохина.
Самой Лие Павловне помог дожить до преклонного возраста (она умерла в 2002 году) тот факт, что в 1951 году ее послали в Москву для теоретического обоснования технологии получения плутония, и она два года не работала с радиоактивностью. Никто из ее подруг, с которыми она начинала трудиться в бараке, не дожил до 30 лет. У многих же, кто, казалось, избежал опасности, через 15-20 лет начались раковые заболевания — легких, печени, костей.
В 1950-1960-е годы вся территория комбината была завалена радиоактивными отходами. Немало вреда принесла деятельность ПО “Маяк” всему Уральскому региону. Окончив аспирантуру Московского института общей и неорганической химии, Лия Павловна вернулась на завод и стала начальником лаборатории по переработке отходов. Затем работала заместителем начальника по науке и начальником центральной заводской лаборатории, которая изучала влияние радиоактивности на человека и занималась охраной окружающей среды. Благодаря этому подразделению атмосфера города стала экологически чистой, и сейчас никакие выбросы не попадают ни в воздух, ни в воду, ни в почву.
Одновременно Лия Павловна начала работу над докторской диссертацией, посвященной новой технологии получения плутония. Тут и ее настигла беда — сказалась работа с плутонием. Она перенесла операцию, после этого более четырех месяцев была на постельном режиме. Огромная сила воли, желание довести до конца все задуманное помогли ей не только выжить, но и вернуться к научной деятельности, с блеском защитить диссертацию и стать одной из первых женщин города, получивших высокое звание доктора наук. За новую технологию переработки тепловыделяющих элементов для атомной промышленности Сохина была удостоена Государственной премии.
Лия Павловна написала замечательную книгу “Мои воспоминания о работе на химическом комбинате “Маяк”, в которой рассказала о первых годах становления атомной промышленности на Урале, о молодых специалистах, приехавших вместе с ней осваивать этот край, о радостях творчества и горестях утрат.
В истории отечественной атомной промышленности вряд ли где были более вредные условия труда, чем на комбинате “Маяк” в 1948-1956 годах. Но, несмотря на колоссальные трудности, проблема получения высокочистого плутония была решена в короткие сроки.

Светлана КОВАЛЕВА

Нет комментариев