Казалось бы, чем может привлечь сегодня широкие круги научной общественности фигура ученого Герарда Миллера? Жил он давно, в XVIII веке, современник Петра Великого и Михаила Ломоносова, один из основателей исторической науки России, академик петровского призыва. Оставил уйму трудов, и о нем — энтузиасте науки, архивисте, путешественнике, едином во множестве лиц, — написано немало. На первый взгляд, безоблачная жизнь, прекрасно сложившаяся карьера, однако, утверждает заведующий отделом Института истории естествознания и техники им. С.И.Вавилова РАН доктор исторических наук Симон Илизаров (на снимке), все не так просто. Да, власть к нему благоволила, поскольку ученый выполнял разные государственные задания. Но стоило Миллеру, с ее, власти, точки зрения, допустить промашку — позволить себе перечить начальству — тогдашнему президенту академии графу Разумовскому, как его изрядно помучили. Впервые в академической истории понизили в должности, сделав адъюнктом (пользуясь современным языком, из академиков перевели в члены-корреспонденты), да в два раза сократили содержание. И хотя случай этот беспрецедентный (пока!), пример Миллера поучителен, а потому стоит внимательнее присмотреться к истории его жизни.
— Будущий русский академик Герард Фридрих Миллер, — рассказывает Симон Семенович, — родился в 1705 году в западногерманском городе Херфорде в типичной бюргерской семье. Способный мальчик окончил гимназию и поступил в небольшой университет городка Ринтельна. Затем перешел в старейший Лейпцигский университет: хотел стать полигистором — человеком многознающим, иначе говоря, эрудитом.
А в России в то время (1724 год) создавалась Императорская академия наук. Хотя многие авторитетные советники Петра — Лейбниц и особенно Х.Вольф — советовали ему не спешить: сначала, мол, надо открыть университет, подготовить профессуру, а уж потом… Но, как истинный преобразователь, Петр Великий хотел увидеть свои деяния еще при жизни. И, несмотря на знакомство с европейскими традициями, пошел своим путем. В проекте Положения об образовании академии он писал: да, в России нет научных учреждений, нет университетов, но ждать нельзя. И после долгих раздумий выдвинул идею своеобразного научно-учебного заведения, в котором должно идти непрерывное воспроизводство научных кадров. Надо учредить академию, открыть при ней университет (академический университет, не путать с современным Санкт-Петербургским), а при нем гимназию. Но кого, спрашивается, приглашать в академию? Пусть и немного, но в России были люди, соответствующие академическому уровню. Скажем, граф Брюс, епископ Феофан Прокопович, один из первых отечественных историков Татищев, еще несколько сподвижников императора — вот и все. (Как всякий радикальный реформатор, Петр испытывал острую нехватку кадров). Но все они, так сказать, при деле. Скажем, Брюс — главный артиллерист, выдающийся государственный и военный деятель, Татищев — дипломат, губернатор… Можно ли, дав им академическое звание, отвлекать от дел? Да и насколько это звание почетно?
По проложенной Петром дороге дворянские отпрыски идти в академию не желали (речь тогда шла только о мальчиках). Научная карьера — дело долгое, есть короткий и быстрый путь к успеху: поступить в армию. Стоит отличиться — чины и награды так на тебя и посыплются. Поэтому первые академические студенты (за редчайшим исключением) — это выходцы из третьего сословия, в основном сыновья солдат и мелких чиновников.
Другого не было у Петра пути, как привлечь иностранных ученых, по отработанной к тому времени практике найма специалистов по контракту. По “петровскому набору” в Россию приезжают профессора: двое из Франции, трое из Швейцарии, но в основном из германских государств. Среди них — воспитанник Лейпцигского университета профессор И.Коль. В российской столице он добился, чтобы президент академии послал приглашение Миллеру. Тот решает ехать, хотя формально все еще студент, готовящийся получить степень магистра. (До сих пор недоброжелатели и враги Миллера пишут о нем, как о недоучившемся студенте). Молодой человек двадцати лет получает от русского правительства 100 рублей на дорожные расходы и, испросив разрешение отца, отправляется в Россию, надеясь заработать здесь денег и вернуться в Лейпциг — продолжить карьеру ученого. Но по приезде понимает: перед ним простирается огромное невозделанное научное поле. Что может быть лучше для удовлетворения научных интересов?! Тем более что рядом трудятся выдающиеся интеллектуалы: будущий великий математик Леонард Эйлер, два представителя знаменитой швейцарской семьи Бернулли, историк-востоковед Байер. Миллер буквально купается в море науки, и, хотя был у него искус стать чиновником, легко его преодолел.
В порядке отступления. С самого начала и фактически до февраля 1917 года президенты Академии наук назначались из самого ближнего царского круга (последним, как известно, был представитель дома Романовых). А первый президент — москвич по рождению, его отец приехал в Россию еще при царе Алексее Михайловиче — Лаврентий Блюментрост. Близкий к Петру I человек, его лейб-медик, помогавший создавать Академию наук. Но вот незадача: Блюментрост — придворный, неотлучно находится при особе императора и сопровождает его во всех поездках.
В начале 1728 года, возникает фигура чиновника и бюрократа, на которого можно было взвалить делопроизводство и даже оперативное руководство академией. Это Иоганн Шумахер. По-своему одаренный человек, он имел ученую степень магистра философии, был библиотекарем Петра I, который доверял ему выполнение весьма непростых поручений. Но так уж случилось, что в истории российской науки Шумахер стал антигероем — врагом едва ли не всех талантливых ученых — как россиян, так и иностранцев.
Постепенно чиновник не самого высокого ранга, каким был сначала Шумахер, стал распоряжаться наукой и учеными в силу своего разумения. Обнажив при этом наихудшие качества: презрение к интеллекту, завышенную самооценку, мстительность, коварство, о чем свидетельствуют его письма к Блюментросту. Не стесняясь, Шумахер давал беспардонные характеристики ученым, предлагая управлять академиками предельно жестко, дабы те не смели требовать чего-либо сверх меры. (Прошло почти три столетия, а у нас в этом отношении мало что изменилось). Поначалу Шумахер оказывал Миллеру поддержку, даже подумывал, не выдать ли за него свою дочь. Он приобщал его к канцелярским делам, готовя из него преемника. Но не случилось, да и вряд ли могло. Слишком уж деятелен, напорист и талантлив был Миллер. По словам Шумахера, у молодого человека были “довольно хорошее русское произношение, громкий голос и присутствие духа, очень близкое к нахальству”.
Вскоре после приезда в Россию Миллер оказался вовлеченным практически во все сферы деятельности академии и даже в культурную жизнь столицы. Вел протоколы в академии и иностранную переписку, организовал академический архив, участвовал в издательской деятельности, заявив о себе как о выдающемся журналисте: в 1728 году стал первым редактором единственной тогда газеты “Санкт-Петербургские ведомости”. Ему пришла идея издавать специальные “Месячные исторические, генеалогические и географические примечания” к “Санкт-Петербургским ведомостям” — фактически первый в России научный журнал, и поначалу Миллер был почти единственным его автором. Талант прирожденного просветителя проявился у него с первых лет жизни в России. (Заметим, что Миллер очень быстро овладел русским языком и знал его в совершенстве).
В августе 1730 года, узнав о смерти отца, он получил разрешение на поездку в Германию — то была первая заграничная научная командировка русского академика. Ему поручили посетить некоторые научные центры Европы, чтобы подыскать кандидатов на замещение в Петербургской академии вакансий, появившихся из-за массового отъезда ученых, протестующих против самоуправства Шумахера. Миллер поручение выполнил, побывал также в Голландии и Англии, где его ни больше ни меньше избрали членом Лондонского королевского общества. И это в 25 лет! Правда, перед поездкой за границу ему присвоили профессорское звание — так он стал русским академиком. Миллер вернулся в Петербург, и будто черная кошка пробежала между ним и Шумахером. Документов на сей счет нет, и о причинах можно только догадываться. Возможно, молодой ученый стал более независим и в опеке уже не нуждался. На всю оставшуюся жизнь чиновник сделался его недоброжелателем, даже больше — врагом.
Миллер, между тем, выбирает свой путь в науке — решает посвятить себя русской истории и в 1732 году разрабатывает первую, рассчитанную на годы, научную программу по изучению истории и географии России. Издает на немецком языке альманах “Собрание российской истории”, получивший широкую известность в Западной Европе. Это первый журнал, позволивший зарубежному читателю получить достоверные научные материалы о стране и ее истории. Между прочим, Екатерина Великая знакомилась с Россией, читая этот журнал. Имея такого мощного врага, как Шумахер, Миллер в Петербурге чувствовал себя неуютно. И если его коллеги уезжали на Запад, в Европу, то Миллер поступил иначе — отправился из столицы на восток.
С августа 1733 по февраль 1743 года он участвовал в знаменитой Второй Камчатской экспедиции Витуса Беринга в качестве руководителя сухопутного (академического) отряда по изучению Сибири. Результатом долгого путешествия стали многочисленные, признанные классическими, труды Миллера по истории, географии, этнографии, археологии и языкознанию. До сих пор на русском языке не опубликована значительная часть “сибирских” работ Миллера, как и огромная коллекция письменных исторических источников, собранных во время экспедиции. Как писал замечательный литератор и историк науки, почетный член Академии наук митрополит Киевский Евгений Болховитинов: “Путешествие сие было самою обильнейшею жатвою для него и чрез него самою драгоценнейшею для российской истории, географии и статистики”. Почти за 10 лет странствий он проехал 31 362 версты.
Во время путешествия Миллер делает без преувеличения великое историко-научное открытие. В Якутске в 1736 году экспедиция провела целый год. Работая в местном архиве, ученый нашел документы 80-летней давности — описание похода казака Семена Дежнева. Из записок следовало, что в 1648 году тот прошел по Северному Ледовитому океану, обогнул Азию и, проплыв по будущему Берингову проливу, добрался до Камчатки. Миллер оценил историческое и практическое значение найденных документов и впервые ввел в научную мировую литературу это крупнейшее открытие, что положило начало истории науки как области исследования в России. Сегодня каждый школьник, наверное, знает про Дежнева, а известен он стал благодаря трудолюбию и упорству историка науки Миллера.
Еще он проводил археологические раскопки: собирал невероятно важный и обширный материал о народах Сибири — нравах, верованиях, занятиях. Изучал местные наречия, записывал песни северных народов. Судя по всему, он производил и географические съемки. Многое из наследия ученого потомки до сих пор не только не опубликовали, но даже не прочитали. А если бы его работы в свое время увидели свет, то Миллера наверняка признали бы светилом мировой этнологии.
Экспедиция наконец закончилась. Обогащенный опытом и знаниями, вернувшийся из Сибири лучшим на то время знатоком истории, географии и этнографии России, Миллер был буквально нарасхват. Для разных ведомств он пишет служебные записки, некоторые из них, если не ошибаюсь, закрыты до сих пор. Так, его знания о китайских соседях заинтересовали Коллегию иностранных дел. Однако обещанную двойную зарплату Миллеру так никогда и не выдали.
Миллер вернулся в 1743 году, в Санкт-Петербурге тогда многое изменилось. Материалы экспедиции большей частью оказались засекречены. Но главное — после дворцовых переворотов, возвышения и падения Бирона отношение к немцам в России на некоторое время стало хуже некуда.
В тот период на академической авансцене возникла мощная фигура Ломоносова. Когда в июне 1741 года, получив фундаментальную научную подготовку в Германии, он вернулся в столицу, то на первых порах также оказался под покровительством Шумахера, поспособствовавшего быстрому карьерному росту молодого ученого и рассчитывавшего получить козырь в своей перманентной войне с академиками. Однако Ломоносов быстро вышел из-под его опеки и всю жизнь считал Шумахера главным личным врагом и врагом всей русской науки.
После бурных событий, последовавших вслед за дворцовым переворотом и приходом к власти дочери Петра I, у многих “закипела” кровь. Поддался общему настроению и Ломоносов. Судя по документам, с конца сентября 1742 года по конец апреля 1743-го по непонятым до конца мотивам он неоднократно публично оскорблял членов академического сообщества: сквернословил (“позорною немецкою бранью” — для доходчивости, чтобы те, к кому он обращался, не могли ошибиться). “Показывал пальцами рук оскорбительные фигуры”, угрожал физической расправой и даже занимался рукоприкладством. После особенно бурных событий чаша терпения членов академии лопнула, и с мая 1743 года по январь 1744-го Ломоносов пробыл под арестом, в итоге вынужден был принести публичное извинение: “…торжественно беру обратно и хотел бы считать непроизнесенными те в высшей степени безрассудные ругательства, которыми в пьяном виде поносил господ профессоров…”. Всю жизнь Ломоносов не мог простить этого коллегам по академии, выступившим с коллективным протестом, но особенно только что вернувшемуся из экспедиции Миллеру, в адрес которого направил множество оскорбительных выпадов: “невежда”, “заклятый враг всех честных людей” и т.п.
Постепенно скандалы стихают, академия успокаивается, меняются президенты, но Шумахер, как всегда, на месте. Между тем закончился контракт Миллера. Ему предстоял тяжкий выбор: либо принять русское подданство, либо вернуться на родину, с которой его уже мало что связывало. В 1748 году ученый принимает подданство и вместе с семьей навсегда остается в России. Он получает почетное звание российского историографа и становится первым ректором академического университета.
Все бы хорошо, но тут на его голову обрушивается самая большая беда. Согласно существовавшим правилам, академия регулярно проводила публичные собрания, на которых присутствовали сам глава государства, члены императорской семьи, а также члены Сената, Синода, дипкорпуса, генералитета. Элите государства академики стремились объяснить, что есть наука, в чем состоит ее польза для государства. Выступать на публичном собрании, намеченном на 6 сентября 1749 года, должны были Ломоносов и Миллер, выбравший тему согласно его должности историографа: происхождение народа и имени российского. Кстати, до того времени в стране не было опубликовано ни одной монографии на русском языке по истории России. После обсуждения диссертации Миллера, не найдя в ней ничего предосудительного, по приказу президента академии графа Разумовского (кстати, ставшего главой академии в 18 лет!) ее напечатали немалым по тем временам тиражом в 1000 экземпляров на латинском и русском языках. И вдруг, скорее всего вызванная интригами Шумахера, началась так называемая дискуссия по диссертации. В результате историограф был обвинен чуть ли не в государственной измене. Якобы он утверждал, будто русское государство создали скандинавы, в частности шведы — враги России, с которыми Петр I боролся 20 с лишним лет. Разразился скандал, тираж уничтожили. Научные доводы и аргументы Миллера его оппоненты подменили политическими обвинениями. Ученого преследовали и унижали и даже, как уже говорилось, впервые в истории академии временно разжаловали из профессоров в адъюнкты.
В этой дискуссии, в которой главную партию вел Ломоносов, прослеживаются две основные линии в отношении к истории. Ломоносов, продолжая старую традицию, стал основателем риторического направления. Главный его тезис: история должна давать исключительно положительные примеры, демонстрируя победы и славу предков. Миллер же ратовал за строго научное, доказательное изучение прошлого в его данности, каким бы славным или позорным оно ни было. “Обязанность историка трудно выполнить… он должен казаться без отечества, без веры, без государя… Все, что историк говорит, должно быть строго истинно, и никогда не должен он давать повод к возбуждению к себе подозрения в лести”, — писал ученый.
Эта длинная и печальная история, омрачавшая отношения крупнейших русских ученых XVIII века, кроме горечи, ни тому, ни другому ровным счетом ничего не принесла. Два мощных интеллекта (кстати, и внешне они были под стать друг другу), два великих труженика-просветителя, во многом схожие личности, впустую растрачивали силы, энергию и драгоценное время в бесконечных пререканиях.
Как бы то ни было, Миллера строго наказали, его не только понизили в должности, но и вдвое сократили ему жалованье. И как, спрашивается, ему кормить семью, если других доходов у него нет, а жизнь в Петербурге чрезвычайно дорога? Вдобавок ученому еще и указали: в случае дальнейшего несогласия с оценкой диссертации он будет наказан и далее, вплоть до судебного преследования. Как писал уже упоминавшийся митрополит Евгений Болховитинов, чем более возрастала слава заслуг, оказанных Миллером нашему Отечеству, тем более зависть старалась унизить и теснить его всеми способами.
Миллер засел за работу и довольно быстро восстановил свои позиции. Он был великим тружеником и мастером своего дела, способным выполнять не только чисто научные исследования, но и разнообразные поручения правительства. Ученый подготовил историю русских морских путешествий, историю дворянского сословия и др. После амнистии невзгоды почти не касались ученого. Более того, указом президента академии он получил один из высших постов — стал конференц-секретарем, а также редактором журнала “Ежемесячные сочинения к пользе и увеселению служащие” (1755-1765) — лучшего в России в XVIII веке научно-популярного и литературного издания, оказавшего огромное влияние на просвещение, отечественную журналистику, на выработку и приобщение российского общества к нормам и ценностям высокой научности. На закате жизни в автобиографии ученый не без гордости писал: “Может быть, изо всех моих сочинений сие есть наиполезнейшее для российского общества”.
Все вроде бы хорошо, если не считать преследований Ломоносова, который продолжал держать Миллера, так сказать, под политическим подозрением, особенно после того, как получил административную власть в академии. В итоге русская историческая наука не досчиталась нескольких важных пионерских работ: ученому не удалось опубликовать их из-за бюрократического давления. В отличие от своего соперника Миллер, несмотря на свой подчас неукротимый темперамент (по отзывам современников он был человек живой и ироничный), никогда не выступал зачинщиком ссор. Во всех известных, документально подтвержденных случаях он — защищающаяся сторона. Так было и в его отношениях с Ломоносовым.
Еще при императрице Елизавете Миллер стремился попасть в Москву — ему очень хотелось поработать в тамошних архивах, ознакомиться, а возможно, и приобрести для академии собрание документов и труды Татищева. Однако в Москву ученого не пустили, а материалы Татищева погибли в пожаре. Шли годы, подходила старость. Как человек чрезвычайно ответственный, Миллер не мог смириться с тем, что после его смерти жена и дети останутся без средств. Ученые XVIII века не были включены в Табель о рангах, а потому искали случая получить государственный чин. (Кстати Ломоносов довольно рано решил этот вопрос и к концу жизни стал тайным советником). Миллеру помогла Екатерина II. Придя к власти, она направила ученого в Москву надзирателем в учрежденном в то время Воспитательном доме “нещастно рожденных младенцов”, присвоив чин коллежского советника, с оставлением за ним академического звания историографа. Миллер стал первым петербургским академиком, постоянно жившим в Москве.
Ученый недолго оставался в странной должности надзирателя, однако успел написать историю Московского воспитательного дома. А когда освободилось место в Московском архиве Коллегии иностранных дел, стал сотрудником архива, правда, в звании академика. Через несколько лет он возглавил коллежский архив, превратив его в первый и лучший исторический архив России. Воспитал несколько замечательных историков-архивистов и основал первую в стране научную школу.
Герарду Миллеру 78 лет (по тем временам очень солидный возраст), пришла пора подводить итоги. Мудрая Екатерина II покупает для государства его огромное рукописное и книжное собрание за 20 000 рублей — весьма большую по тем временам сумму. А за месяц до кончины ему вручили только что учрежденный орден Св. Владимира, девиз которого — “Польза, честь и слава”, что точно соответствовало жизни и деяниям великого ученого-труженика. “…Служу я Российскому государству пятьдесят лет и имею то удовольствие, что труды мои от знающих людей несколько похваляемы были”, — подводит итог Миллер. Тогда же он пишет завещание и отправляет в Коллегию иностранных дел. Личных просьб в нем нет, лишь рекомендации по сохранению его детища — коллежского архива.
11 октября 1783 года Миллер скончался. Как писали в те дни “Московские ведомости”, “сей историческими своими сочинениями бессмертный муж…” был похоронен “за Введенскими горами” у лютеранской церкви Петра и Павла. После смерти собрание Миллера вошло в состав Московского архива Коллегии иностранных дел. Сегодня большая его часть хранится в Российском государственном архиве древних актов. Оценивая наследство Миллера, его коллеги и потомки удивлялись: как много сделал этот человек! Увы, немалая часть его трудов до сих пор не изучена и не опубликована, хотя прошло два с лишним века.
Вы спрашиваете, сколько лет я занимаюсь изучением жизни и творчества Миллера? Судьбой этого незаурядного человека я увлекся еще во время учебы в Историко-архивном институте больше 40 лет назад. Один из первых академиков России — личность, безусловно, незаурядная, великий труженик, собиратель и просветитель, придерживавшийся, бесспорно, демократического образа мыслей. Людей он оценивал не по происхождению, а по делам, за что нередко и страдал. Между прочим, это Миллер написал первую историю Императорской академии наук. Когда в 1775 году решили отметить полувековой юбилей академии, то ему это и поручили: кто лучше справится с этой работой, как не старейший и достойнейший член академического собрания еще петровского призыва? До конца дней своих он сочинял историю нашей академии, впервые изданную только в 2006 году.
Записал Юрий ДРИЗЕ
Фото Андрея Моисеева и Ольги Прудниковой
Нет комментариев