В скромном особняке в центре Москвы располагается уникальный Институт востоковедения РАН. Непонятно, как ему удается охватить практически все гуманитарные сферы науки — от археологии до конфликтологии, “привязав” их к непомерному числу стран, находящихся на разных континентах. Многочисленные направления института представляет его директор член-корреспондент РАН Виталий Наумкин.
— Востоковедение — действительно редкая область науки, — рассказывает Виталий Вячеславович. — Если по воображаемой вертикали расположить все ее направления, то обозначатся две ветви научных знаний. Науки “традиционного цикла”: древняя и средневековая история и литература Востока, археология. Исследуем памятники письменности, многочисленные языки, в том числе и такие, которыми, кроме нас, никто не занимается, религии стран Востока. Издаем рукописи. Второе направление — науки “современного цикла”: новейшая история, экономика и политология, международные отношения, регионоведение, конфликтология… А по горизонтали — срез географический: в сфере наших интересов обширные территории, в том числе Австралия и Океания (в системе РАН ими занимаемся только мы), Юго-Восточная Азия, Южная Азия, Дальний Восток, Ближний и Средний Восток, Северная Африка, Центральная Азия и Кавказ и т.д. Огромное научное “хозяйство” находится на попечении более полутысячи сотрудников.
— Мы вернемся к институту, но теперь о ваших командировках. Вы побывали если не во всех “подшефных” странах, то во многих из них, только что вернулись из Ирана. Не так часто наши специалисты бывают там. Ваши впечатления?
— В Иране было подписано соглашение с одним из ведущих центров — стратегических и международных исследований, налажено сотрудничество с другими. Я выступал в целом ряде исследовательских структур, встречался с разными людьми, в том числе с видными политическими деятелями. Впечатлений масса. Есть и чисто визуальные: страна достаточно долго находится под действием санкций, и это чувствуется. Упал экспорт нефти, сократились доходы, сильно пострадал курс местной валюты. 30 тысяч реалов за доллар — это очень крепко бьет по карману иранцев, ведь цены подскочили. Однако властям удалось стабилизировать курс. В столице не ощущается напряженности или упадка. Тегеран строится. Люди работают, никто по улицам не шатается без дела (как во многих европейских городах), нет нищих и попрошаек. Это соответствует нормам иранской культуры и местным законам. Дороги просто великолепные (ездят ужасно, пробки страшные, но это — другое дело).
Посещение научных центров произвело большое впечатление. В глаза бросалось множество молодых лиц. И никаких проблем с переводом: все блестяще владеют английским. Многие молодые люди получили образование в США и Англии, неудивительно, что элита страны желает нормализовать отношения с Западом. Россию ценят за продолжение сотрудничества, политическое взаимопонимание. Руководство страны стремится, с одной стороны, наладить отношения с Западом, добиться снятия санкций, с другой — диверсифицировать политику, в частности развивать отношения с Россией. Но у Ирана есть серьезные предубеждения против нашей страны. Корнями они уходят в далекое прошлое. У этого древнего народа, наделенного большим чувством собственного достоинства, долгая историческая память. Наши страны воевали за Кавказ, и Ирану пришлось оттуда уйти. Нам не забывают оккупации большевиками части Ирана после Гражданской войны (была даже попытка создать в Иране советскую республику). Советские войска были здесь и во время Второй мировой. Недоверие к России чувствуется, но старые комплексы преодолимы.
Наши страны — торгово-экономические партнеры, но по каким направлениям пойдет развитие? Экономика Ирана даже в условиях санкций работает по западным технологиям, хотя оборудование старое и изношенное. Вся гидроэнергетика, например, держится на сименсовских турбинах, их надо менять. Но захочет ли Иран покупать их у нас? Решатся ли иранцы перейти на российские стандарты, осваивать наши технологии? И все же у обеих стран есть очень хорошие шансы изжить оставшееся с прежних времен недоверие, повысить уровень сотрудничества. Работает АЭС в Бушере, есть немало новых совместных проектов. Главное, чтобы отменили санкции, в том числе ограничивающие деятельность наших предприятий и фирм, готовых сотрудничать с Ираном.
— Сказывается ли все это на научных контактах?
— Да, иногда возникают “больные” вопросы. Но мы их решаем: например, собираемся вместе издавать научные труды, чтобы выработать компромиссное видение нашей истории, не оказывающее негативного влияния на наши отношения. Тем более что сегодня у обеих стран есть приоритетные направления сотрудничества: это борьба с проникновением наркотиков из Афганистана, противостояние экстремизму и терроризму. В этих вопросах мы союзники: иранцы, как и мы, боятся исламского (суннитского) радикализма и фундаментализма. Им нужны стабильные Центральная Азия и Кавказ. Мы активно работаем на культурно-цивилизационном направлении: издаем совместные работы по истории ислама, проводим конференции, вместе помогаем россиянам изучать иранскую историю и культуру, персидский язык.
— Вы возглавляете крупнейший институт, поэтому позвольте глобальный вопрос: в чем заключается наша восточная политика, если она существует?
— Начнем с того, что после распада СССР для России во весь рост встала проблема идентификации. До сих пор на эту тему идут ожесточенные споры, в какой-то степени они сказываются и на политике. С одной стороны, мы позиционируем себя как страна особого цивилизационного пути. С другой — выбираем приоритетных партнеров. Нам нужно поддерживать хорошие отношения с Европой: она ближе всех к нам географически и важна экономически. Но есть наш великий сосед Китай (и АТР) и глобальный “центр силы” США. Но для нас важнее всего ближайшее евразийское окружение. Наш курс на интеграцию сталкивается здесь с серьезными вызовами из-за нестабильности в ряде регионов (как сегодня на Украине), из-за неконтролируемой миграции.
Наша политика, как мне думается, должна основываться на диверсификации наших связей, состыковываясь при этом с ресурсными возможностями. У нас огромное государство, в условиях рыночной экономики оно испытывает груз громадных расстояний и сложной инфраструктуры, когда наиболее развитая часть страны находится на западе, а все ресурсы — на востоке. Неудивительно, что эти регионы стремятся укреплять отношения с восточными соседями, куда постепенно перемещается центр развития мира.
— Вопрос как к арабисту: насколько опасен радикальный ислам, увеличивается ли число его сторонников?
— Вопрос, с одной стороны, легкий, с другой — сложный, поскольку сегодня никто не может назвать хотя бы приблизительное число сторонников радикального ислама. Да, по радикализму нанесены серьезные удары — удалось обезглавить многие ячейки Аль-Каиды. С ней борются как американцы, так и правительства исламских стран. Тем не менее радикальный ислам не только сохраняет свой потенциал, но и распространяет свое влияние, скажем на Сирию, куда стекаются исламские боевики со всего мира. Есть информация, что там воюют более 250 выходцев из Чечни, есть боевики из южных стран СНГ, представители других регионов Северного Кавказа и даже Поволжья. В Сирии террористы приобретают боевой опыт, становятся более жестокими и непримиримыми. Вопрос: куда они направятся дальше?
Посмотрим на нашу внутреннюю ситуацию: идет ожесточенная идеологическая борьба между сторонниками умеренного, толерантного ислама, ориентированного на тесное взаимодействие с православным большинством, и радикального, “ваххабитского” (хотя это определение не совсем точно). Есть политизированные радикалы, есть “бытовые” фундаменталисты, чьи религиозные ценности никак не гармонируют с привычным нам образом жизни. И, наконец, есть экстремисты-джихадисты, совершающие террористические акты. Мы знаем о “черных вдовах”, об этнических русских, принявших ислам и готовых во имя его совершать террористические акты. Есть предположение, что таких адептов ислама уже несколько тысяч. Среди них немало жен мусульман, принявших веру мужей, а мужчины таким жестоким способом выражают протест против не удовлетворяющей их жизни, но есть и такие, кто просто хочет получить больше адреналина.
— Какие перспективы у этого движения?
— Оно, увы, развивается, и пока эффективных способов остановить его нет. Нужна, как модно сегодня говорить, “дорожная карта” — стратегический план, но он очень сложный и предполагает решение комплекса проблем: социально-экономических в первую очередь, ликвидации коррупции, засилья элит в мусульманских регионах, устранения множества несправедливостей. Так что бороться с этим злом трудно. Сложность еще и в том, что террористы не боятся смертной казни — их этим не испугаешь. Есть предложение запретить в нашей стране ваххабизм, но не очень понятно, кого считать ваххабитами. Поиск внутренних врагов — идея, на мой взгляд, неверная. А непродуманные действия только увеличат угрозу с этой стороны.
— Институт востоковедения ведет многосторонние исследования, ваши сотрудники выступают в роли экспертов. Есть ли отдача?
— Я противник “надувания щек”, считаю, не наше дело судить, слушают нас или нет. Мы — не истина в последней инстанции, а просто делаем свою работу. К тому же лица, принимающие решения, анализируя массу подготовленных для них документов, вовсе не обязаны давать нам отчет. Могу только сказать, что при принятии отдельных решений наша точка зрения учитывалась. Мы получали благодарности от самых авторитетных организаций страны.
Вообще, “выход” у нас большой. Издаем больше десятка журналов, многие из которых читают за рубежом. Масса работ публикуется за границей и в Интернете. За год выпускаем примерно 150 монографий, не считая “продукции” других институтов, в которых участвуют наши сотрудники. Готовим оригинальные издания, например, в 2010 году вышла работа нашего профессора Тауфика Ибрагима, сирийца по происхождению, практически всю жизнь живущего в России. Более 10 лет вместе с супругой он работал над книгой “Жизнь пророка Мухаммеда”.
— Неужели в этой области можно сказать новое слово?
— Да, ему это удалось. И сегодня его труд изучают все исламские учебные заведения России (хотя он светский ученый). Двухтомник победил в конкурсе “Книга года России” и удостоился почетного приза. Артем Кобзев — один из главных авторов пятитомника “Духовная культура Китая”, в 2011 году получил за нее Государственную премию (для гуманитарных наук это редкость).
— А молодежь идет к вам?
— Думаю, как и у всех институтов, у нас это проблема. Причины чисто объективные: главная — очень низкая зарплата, отличающая науку вообще и гуманитарную в частности. Но есть и особенности. Скажем, математику, программисту, чтобы зарекомендовать себя, достаточно нескольких лет. А востоковеду, чтобы стать специалистом, изучить восточный язык, нужно лет десять. Чтобы написать качественную диссертацию, надо пожить в стране. Профессиональный рост требует огромных затрат. Не все это выдерживают. Обидно, когда подающий большие надежды молодой сотрудник, автор нескольких серьезных статей, приносит заявление об уходе, потому что не в состоянии прокормить семью. Это неоправданное кадровое расточительство. И сегодня, увы, у нас отмирают целые научные направления: старшим некому передать эстафету. Скажем, у нас работают блестящие специалисты-монголоведы. В Монголии их на руках носят, поскольку они помогали создавать современную отечественную науку. Однако это очень пожилые люди, а смены им практически нет. Считаю, в подобных исключительных случаях государство должно находить возможности и оказывать помощь молодым. Хорошо, что есть энтузиасты, чуть ли не с юности влюбившиеся в науку и ничем другим заниматься не желающие. По египтологии у нас буквально очередь стоит из молодых претендентов, их даже не смущает нищенская зарплата.
…Пока не знаю, как наш институт будет работать дальше (в связи с реформой РАН), но сегодня вижу свою задачу в том, чтобы сохранить все направления исследований, наши традиции и коллектив. Постараемся довести точку зрения наших ученых: сломать несложно, а создать заново чрезвычайно трудно, проще и дешевле сохранить.
Юрий ДРИЗЕ
Фото Дмитрия Бурмистрова
Нет комментариев