Первую мировую в России нередко считают забытой войной. Действительно, на Западе о ней напоминают многочисленные памятники, а у нас их практически нет, за границей по этой теме опубликованы сотни работ — не в пример не слишком многочисленным отечественным исследованиям. А все потому, что войну эту в СССР чаще называли “германской”, “империалистической”, то есть она как бы и “не наша”. К тому же вскоре ее вытеснили из памяти народа революция, Гражданская война, затем Великая Отечественная. И сейчас мы о ней вспомнили по случаю, поскольку есть повод — столетний юбилей…
Однако Первая мировая была глобальной войной, втянувшей в себя более 30 стран (включая Японию и Китай) — три четверти тогдашнего населения земного шара. Общие потери от почти пяти лет боевых действий составили приблизительно 22 миллиона человек. Россия, по разным подсчетам, потеряла убитыми от 800 тысяч до 1,3 миллиона. Урон страшный, но итоги Великой Отечественной еще ужаснее. Казалось бы, за 100 лет все архивы открыли, документы проштудировали — осталось только о них рассказать. Но это далеко не так, уверяет заместитель директора Института российской истории РАН, профессор Дмитрий Павлов.
— О документах поговорим обязательно, но вначале несколько слов… о моем деде, — предлагает Дмитрий Борисович. — Это только кажется, что Первая мировая была давно, а на самом деле это событие, так сказать, позавчерашней давности — ведь с тех пор сменилось всего два-три поколения. Мой дед воевал на Юго-Западном фронте, за что получил два Георгиевских креста. Большевик с 1906 года, впоследствии он нередко выслушивал упреки, что, мол, тогда на фронте защищал царизм. Но на этой недооцененной войне он защищал родину. Вот одна из причин, что делают Первую мировую особенно интересной для историков: ее геополитические последствия несопоставимы даже со Второй мировой. Перекроенная карта Европы, распад четырех империй, появление на их обломках десятка новых государств…
Участники гигантской бойни сразу подняли вопрос об ответственности за войну и вызванные ею огромные жертвы. С первых ее дней, в августе 1914 года, правительства воюющих государств стали издавать свои дипломатические документы — так называемые “цветные” (по цвету обложки) книги. Германия выпустила “Белую книгу” уже 3 августа, спустя несколько дней появились британская “Синяя”, российская “Оранжевая” и т.д. Назначение их было одно: оправдать свое участие в войне, возложить ответственность за нее на противника. О масштабах бурной предвоенной деятельности дипломатов (и остроте вопроса об ответственности) дает представление количество обнародованных документов: к концу 1930-х годов их число превысило 60 тысяч. Думаю, не будет большой ошибкой предположить, что сегодня эта цифра приближается к 100 тысячам. Не то что изучить, их и пролистать-то не так просто. Отсюда и разные оценки произошедшего.
Начнем с характера войны. По мнению марксистов, вой-на для всех ее участников была несправедливой, империалистической. На деле, существовали общеблоковые задачи (например, правительства Антанты свое главное предназначение видели в том, чтобы разгромить Тройственный союз, обезвредить Германию и Австро-Венгрию), плюс у каждой страны имелись собственные цели, захватнические в том числе. Скажем, нейтральная Бельгия, оккупированная Германией, боролась за независимость. Как и Сербия — первая жертва наступления Австро-Венгрии, при том что сербы теоретически были не прочь “округлить” свои владения за счет соседей. Франция претендовала не только на германские колонии, но и на возврат Эльзаса и Лотарингии, отторгнутых у нее Германией полвека назад. В числе задач России было включение в свой состав автономной Польши, восстановленной в своих этнографических границах, и освобождение от турецкого ига миллиона подвластных султану армян. Исчерпывают ли такую ситуацию ленинские характеристики войны, как “династической”, “империалистической с обеих сторон”, ведущей борьбу за колонии и в угоду “торговым интересам”? Очевидно, что нет.
— Кто все-таки больше виноват, что война случилась?
— Это вопрос из числа вечных. Следует разделять понятия ответственности за войну и непосредственной виновности. Ответственность в равной степени несут ключевые участники Тройственного союза и Антанты самим фактом своего вхождения в эти военно-политические блоки. Что касается виновности, то в России, как и в других странах Антанты, ее возлагали на Германию и Австро-Венгрию, что и было в 1919 году зафиксировано специальной статьей Версальского мира. Но в Вене к мировой войне в действительности не стремились. Там полагали, что конфликт с Сербией будет локальным или, возможно, региональным, никак не мировым. Мнения последующих исследователей тоже резко разошлись. Антон Иванович Деникин в своих воспоминаниях приводит результаты опроса более 200 американских историков, проведенного в 1930-х годах. Он, фронтовик, с изумлением обнаружил, что половина опрошенных назвала виновником войны Тройственный союз, а другая половина — Антанту. Споры об этой виновности, то разгораясь, то затухая, идут среди историков и по сей день.
Что же касается документов, то опрометчиво полагать, будто “кладовая вычищена до дна”. Например, то, что известно о российском проекте послевоенного мироустройства, (его нередко называют “13-ю пунктами Сазонова”), мы знаем из донесений в Лондон и Париж дипломатов Бьюкенена и Палеолога, собеседников российского министра. А в российских архивах пока не удалось обнаружить даже следов важнейшего документа. Это порождает спекуляции относительно достоверности сведений союзных дипломатов, особенно Мориса Палеолога, которого один американский историк прямо назвал мистификатором, введшим в заблуждение и свое правительство, и “три поколения историков”. Так что в архивах еще есть что искать.
Россия издавна стремилась овладеть турецкими черноморскими проливами, и в годы войны, казалось, была близка к решению “вековой задачи”. Турция без объявления войны напала на Россию, обстреляв ряд черноморских портов и потопив несколько кораблей (октябрь 1914 года). В ответ вышел царский манифест, объявлявший ей войну. Союзники прохладно относились к усилению России в Черноморском бассейне, но ее дипломатам удалось добиться их согласия на переход проливов под скипетр русского царя в случае победного исхода вой-ны (революция и выход России из войны перечеркнули эти договоренности).
Несколько слов о военных намерениях немцев. Пангерманисты с конца XIX века разрабатывали планы создания “Mitteleuropa” — подконтрольного Берлину межгосударственного политико-экономического монстра в центре Европы с Россией и другими славянскими государствами в качестве его сырьевого придатка или места для переселения избытка немецкого населения. О территориальных аппетитах Германии в отношении России говорят условия Брестского мира 1918 года: немецкие историки утверждают, что грабительский договор — часть пангерманистской программы. Австро-Венгрии в виде вознаграждения передавались Польша, Сербия, Черногория, большая частью Румынии. И это только в Европе. Гитлер взял эти планы на вооружение, но пошел еще дальше.
— О ходе самой войны все более или менее известно?
— В целом, да. Но существуют серьезные разногласия относительно значения Восточного фронта: одни умаляют его роль в войне, другие столь же неумеренно превозносят. Советская историография подчеркивала подчиненное западным союзникам место России в войне. Только этим, мол, можно объяснить, что русское командование, вопреки собственным интересам, по просьбе союзников начало в августе 1914 года неподготовленное наступление в Восточной Пруссии и обрекло на гибель армию генерала Самсонова.
Военные действия шли с переменным успехом, потому и роль российской армии в войне однозначно оценить нельзя. Первый этап продлился с августа 1914 до весны 1915 года и, в целом, был благоприятным для наших войск. У России была самая большая сухопутная армия, и сначала она вела относительно успешные военные действия, особенно против Австро-Венгрии, а затем и Турции. В это время Россия — едва ли не главная действующая сила коалиции. И все же 1915 год оказался неудачным и для Антанты, и для России. В ходе последующего пятимесячного отступления она оставила Польшу, Галицию (вместе со Львовом и прочими крупными городами), Прибалтику, потеряв около миллиона человек. Были и другие последствия: отступление России подтолкнуло Болгарию выступить на стороне Тройственного союза. Поэтому о “решающей роли” русской армии во всей войне, как пишут сегодня некоторые историки, речь вряд ли может идти. К тому же по мере расширения масштабов войны усиливалась зависимость России от военных поставок извне.
Известно, например, что каждый месяц русской армии требовалось в среднем 200 тысяч винтовок: солдаты их попросту теряли на поле боя, они выходили из строя. Заметим, что перед войной аналитики прогнозировали: затяжной конфликт невозможен, поскольку приведет к крайнему истощению людских и материальных ресурсов всех государств. Полагали, что военные действия продлятся четыре — шесть месяцев, и исходя из этих расчетов делали запасы. Когда же обнаружилась нехватка всего необходимого, западные страны быстро перестроили промышленность на военный лад, а Россия смогла решить эту задачу лишь к концу 1916 года. Так что, если бы не финансовая подпитка и разнообразные поставки из-за рубежа, Россия воевала бы еще менее успешно. А затем большевики подписали сепаратный мир с Германией, предав бывших союзников. Предали они и собственные национальные интересы, фактически капитулировав перед проигравшими войну немцами. Нелепейшая ситуация, не очень согласующаяся с теорией о решающей роли России в войне.
— Есть мнение, что русская армия не была политизирована — служила родине, выполняя свой воинский долг. Но война оказалась затяжной, и дух армии стал меняться?
— Начнем с того, что армия — сложный, неоднородный организм. И русские, и иностранные военные наблюдатели отмечали низкую компетентность и несамостоятельность высшего комсостава. Немалая его часть проявила эти качества еще в Русско-японскую войну. Из успешных крупных военачальников и вспомнить некого, разве что Алексеева да Брусилова. Зато современники в один голос хвалят офицеров уровня полковых командиров и ниже. То были военные нового поколения: решительные, энергичные, знающие толк в военном деле. Отлично зарекомендовал себя и русский флот.
Другая беда в том, что начинала войну одна армия, а заканчивала совершенно другая. За годы сражений состав армии сменился несколько раз. Когда пишут, что в 1917 году даже гвардейские полки поддержали революцию, забывают отметить, что это уже не были прежние элитные части. Опора режима — гвардия, как и кадровая армия вообще, были выбиты уже в первые месяцы войны. Современники сходились во мнении, что революция пришла в армию из тыла. Новобранцы, в основном крестьяне, принесли с собой в окопы антивоенные, антиправительственные, нередко антигосударственные настроения: “Ну, и пускай германец берет Петроград! Нам что, мы пензенские!”.
Советские историки делали упор на братаниях с немцами, убийствах своих офицеров. Кстати, первое братание произошло не на Восточном фронте, а на Западном: там под Рождество 1914 года англичане братались с немцами. Союзное командование объявило, что будет расстреливать братающихся, и проблема была решена. На Восточном фронте братания распространились зимой 1916-1917 года.
Мало всех этих причин, так еще подкачала и репутация “верховного вождя”. Николай II не пользовался авторитетом в армии ни как государь-император, ни как верховный главнокомандующий. По свидетельству приближенных, военное дело царь не знал, в тактике и стратегии не разбирался и по-настоящему интересовался лишь внешней, парадной стороной дела. Правда, умел быть обаятельным, естественным в общении, мог “очаровать” собеседника. По мнению людей, близко его знавших, к своим государственным обязанностям был равнодушен и ими, скорее, тяготился. Один из мемуаристов приводит слова начальника штаба Ставки генерала Алексеева о Николае, сказанные осенью 1916 года: “Ну, что можно сделать с этим ребенком! Пляшет над пропастью и… спокоен. Государством же правит безумная женщина, а около нее клубок грязных червей: Распутин, Вырубова, Штюрмер…”. Один пример “деятельности” царя-главнокомандующего. В конце декабря 1916 года он созвал в Ставке совещание высшего комсостава для разработки плана наступательных операций весны 1917 года. Но приходит срочная телеграмма из Петрограда — убит Распутин. И Николай мгновенно сворачивает совещание и отправляется домой утешать жену, а военачальники в недоумении разъезжаются по войскам. Прознав о смерти придворного “старца”, офицеры Ставки поздравляли друг друга и даже целовались, как на Пасху. Император же погрузился в глубокую апатию и приказ о подготовке весеннего наступления отдал лишь в конце января.
С 1916 года война окончательно стала позиционной, окопной — с этого и началось разложение армии. Оно подпитывалось антивоенными и антиправительственными настроениями новобранцев. В армии это видели, последствия понимали — да сделать уже ничего не могли…
Юрий ДРИЗЕ
Иллюстрации предоставлены Д.Павловым
Нет комментариев