Чистым, немного наивным взглядом смотрит на нас лик, изображенный неизвестным мастером на стене Спасо-Преображенского собора Твери в 1292 году. Прекрасную фреску, ставшую подлинной сенсацией среди ученых, изучающих историю Древней Руси, нашли тверские археологи под руководством заведующего сектором Института археологии РАН доктора исторических наук Леонида Беляева. Но рассказывал он не только о выдающейся находке и начал издалека.
— Стать археологом я решил еще в школе, — вспоминает Леонид Андреевич. — Поступил на исторический факультет МГУ им. М.В.Ломоносова и буквально “купался” в истории, от Средних веков до Новейшей — интересно было все, вплоть до палеолита. Еще в детстве вбил себе в голову, что моя специальность должна быть на стыке археологии и искусствоведения. Но когда пришло время выбирать тему, за меня это сделал мой научный руководитель академик Борис Александрович Рыбаков: он посоветовал заняться строительным искусством Древней Руси. Мне показалось это скучным, но, как человек покладистый, я решил: а почему нет? Сначала возьмусь за строительство, потом займусь чем-нибудь другим. Диплом защитил по древнерусскому кирпичу, переключился на архитектуру и стал специалистом в этой области. Довольно долго работал в Средней Азии (Хорезм и Таджикистан), добирался до нашего Севера и Поволжья.
Археология, на мой взгляд, делится на два больших пласта. Первый — объекты быта и производства. Они очень много говорят о человеке, жившем столетия назад. Но не о духовном его развитии. Об этом свидетельствуют памятники, связанные с “материальным оформлением” духовной жизни: культом, религией, властью. Обращаясь к богам, к вечности, наши предки тем самым отправляли свои послания потомкам. “Художественный” раздел мне гораздо интереснее, хотя без приемов “производственно-бытовой” археологии не обойтись. Ведь надо не только найти, но и “прочесть” послания, запечатленные в храмах и произведениях искусства, погребальных обрядах и всевозможных надписях. Эти объекты важны и с точки зрения общей археологии: храмы обычно имеют свою историю, их часто перестраивали, так что прилегающие наслоения — своего рода детальная хронологическая шкала города.
С 70-х годов прошлого века я начал раскопки в Москве, которая тогда мало кого из археологов интересовала (я люблю свой город и всегда хотел быть ему полезным), и это стало одним из главных направлений моей работы. Но, по глубокому моему убеждению, раннюю Москву можно понять только вместе с Тверью, поскольку их княжеские дома в XIV веке накрепко были связаны исторической судьбой: они — союзники, но чаще — соперники и смертельные враги. В летописи Москва и Тверь появятся примерно одновременно, в середине XII века, как названия крепостей на окраинах Суздальской Руси. Расположение Твери, при впадении реки Тверцы в Волгу, особенно удачно — она контролирует водные пути, по которым с юга шел в Новгород хлеб. Правда, между археологами идет полемика о времени появления в Твери крепости: есть мнение, что ее построили чуть ли не через столетие после московской, в 1240-х годах.
Напомню, что в монгольский период статус великого князя Владимирского утверждали правители Орды. Они возлагали на него ответственность за сбор дани со всей Руси, он должен был обладать не только родовыми правами, но и авторитетом и сильным войском для контроля ситуации на местах. Тверь раньше вступила в период расцвета, ее взаимоотношения с совсем юной Москвой тогда были союзническими. Первый Тверской князь, Ярослав Ярославич, как великий князь Владимирский, в основном находился в Великом Новгороде да в Орде: дел слишком много, чтобы оставаться в своей вотчине. Но когда князь умер, его тело перевезли и похоронили в Твери (1271 год), хотя могли это сделать в кафедральном соборе Владимира, ведь то был великий князь… Была ли это собственная воля Ярослава, или так решили наследники — неизвестно. Но данный факт чрезвычайно важен для Средневековья: погребение великого князя закладывало основу родового некрополя, обеспечивая городу духовную санкцию на развитие независимой княжеской династии.
С этого момента Русь с особым интересом следила за Тверью. Немногим позже в город переезжает епископ Симеон из Полоцка — образуется Тверская епископия. Значит, нужен каменный кафедральный собор. Строился он на месте деревянной церкви Козьмы и Дамиана довольно долго — с 1285 по 1290 год. За это время Симеон умер, и его похоронили в недостроенном здании. С этого момента здесь будут хоронить всех местных епископов и князей. В 1292 году, после того как собор устоялся, его расписали, о чем сообщили летописи. Он упоминается в них приблизительно 100 лет, затем практически исчезает из дошедших до нас документов. В конце XVII века древнюю церковь разобрали, и на ее месте возвели новый огромный храм. Он простоял до 30-х годов ХХ века. Стоял бы и до сих пор, но в советское время его полностью уничтожили.
Такова вкратце история собора, а теперь — к раскопкам. Года два назад вместе с известным московским историком архитектуры Андреем Баталовым мы начали писать главу о зодчестве Москвы и Твери XIII-XIV веков для фундаментальной академической “Истории русского искусства” в 22 томах, охватывающей период с глубокой древности до ХХ века. Как и предшественники, мы оказались перед проблемой: за период между 1230-ми и 1400-ми годами — более 150 лет — памятников не сохранилось. Пустоту едва заполняли краткие записи да отдельные, плохо датированные камни. И тут — проблеск надежды: появилась возможность провести раскопки собора Твери. А он — своего рода “принцесса Грёза” для историков русского зодчества! Это не только первый каменный храм Твери, это первый кафедральный собор Северо-Восточной Руси, построенный ex novo (заново) после монгольского разгрома. Он поможет понять, с чего начиналась русская архитектура (а, если повезет, то и скульптура) после полувекового перерыва.
Но когда экспедиция приступила к раскопкам, оказалось, что впору впасть в уныние. Нам открылось чудовищное месиво из песка и мелкого строительного мусора, уходившее практически до подошвы фундамента. Камень древних соборов был выбран подчистую, а фундамент XIII века, видимо, разбирали неоднократно. Не читались даже стенки рвов, по которым обычно восстанавливают линии исчезнувших кладок, — в текучем дюнном песке пропадают и они. Дело спасли профессионализм, удивительное терпение и упорство полевой команды, работавшей под руководством А.Хохлова и И.Сафаровой. Действуя строго по методике (на что не всякий способен в подобной ситуации), они вели раскоп так, как будто изучали эпоху палеолита, а не выбросы мусора в XVII-XX веках. Фиксируя буквально каждый найденный фрагмент, мы были вознаграждены — на чертежах постепенно проступили едва заметные очертания рвов двух древних соборов.
Мы работаем всего второй год (правда, полевые сезоны длинные, по 7-8 месяцев), но теперь нам открылись подошвы рвов, крайне немногочисленные фрагменты кладок, свайные поля XVII века. Мы выделили их особенности и отличаем линии XIII века от более поздних. Даже приблизительный план собора 1280-х годов дал возможность оценить его площадь и структуру. Прекрасно и то, что трудолюбие и настойчивость, наконец, вознаграждены “случайными” находками. В первый год нам доставались лишь мелкие детали резьбы и фрески с ноготь величиной — уверенно отнести их к определенному стилю было невозможно. Только в конце июля этого года был найден большой кусок резной белокаменной полуколонны, явно относящейся к Владимиро-Суздальской школе резьбы, хотя и с легкими изменениями. Пустота, о которой я говорил, стала заполняться. Если сначала собор казался небольшим и скромно украшенным, то теперь мы можем более-менее уверенно утверждать, что он был, скорее, средних размеров: около 16 метров ширины (с галереей до 24 метров) длиной 21-22 метра, с очень развитой тройной апсидой. Что касается фрагмента колонны, то на нем, без преувеличения, сможет держаться все здание русской архитектуры XIII-XIV веков — до тех пор, пока не будут сделаны новые открытия.
И, наконец, как подарок ушедшего собора, — маленькая, размером до 10 сантиметров, целая фреска с изображением лика неизвестного святого. Она выполнена в манере конца XIII века, но в ней ощутим и отсвет гораздо более далекой классической, раннехристианской традиции. Художник высочайшего класса, писавший эту прекрасную и чрезвычайно выразительную фреску, был, я бы сказал, близок Ренессансу. Если не бояться громких слов, то его фреска — вклад в историю русского искусства. Себе и своим ученикам я задаю некую планку: археологические работы на памятнике можно считать серьезными, если они позволят написать одну строку в школьном учебнике. Считаю, что раскопки собора в Твери отвечают этим требованиям.
Теперь мы точно знаем: зодчие Северо-Восточной Руси творили и после татаро-монгольского нашествия. Значит, были заказы, мастера не теряли квалификацию, сохраняли и развивали свое искусство. Значит, нужно искать неизвестные его образцы в других русских городах середины XIII века. С наступлением XIV столетия они могли участвовать и в строительстве Иваном Калитой Успенского собора Московского Кремля (заложен в 1326 году). Так, разрозненные прежде московские камни, видимо, получат “прописку”. Можно сказать, что “фундамент” заложен — пора начинать возводить здание русской архитектуры XIII-XIV веков. Предстоит большая и чрезвычайно увлекательная работа.
…Но вернусь к началу моего рассказа, к полемике о времени основания Твери: здесь обнаружились новые факты. Под каменным собором мы нашли городское кладбище, возникшее еще при деревянной церкви. Эти захоронения относятся к домонгольскому периоду, видимо, к XII веку. Антропологи нашего института уже взялись за работу. Пользуясь усовершенствованным методом академика Герасимова, они воссоздадут портреты первых тверичей. Возможно, удастся точнее определить и время образования Твери.
Записал Юрий ДРИЗЕ
Фотоснимки предоставлены Л.Беляевым
Нет комментариев