Много ли мы знаем о демографии? На наш непрофессиональный взгляд, эту область науки чаще всего вспоминают в двух случаях: когда надо упрекнуть правительство, что у нас, например, по-прежнему много пьют, или когда власть сообщает, что в стране, скажем, повышается рождаемость. Кстати, недавно на заседании Совета при Президенте РФ по реализации приоритетных национальных проектов и демографической политике В.Путин отметил, что рождаемость в России продолжала расти даже на фоне экономического кризиса, а в прошлом году с июля по ноябрь был зафиксирован естественный прирост населения. Выступление главы государства вновь привлекло внимание к демографическим проблемам, но этот интерес быстротечен, и, в чем суть самих проблем, мало кто знает. Согласен ли с такой оценкой директор Института демографии Высшей школы экономики доктор экономических наук Анатолий Вишневский?
— Действительно, интерес к демографии носит больше формальный характер, — говорит Анатолий Григорьевич. — Властные органы к ней обращаются, когда факты благоприятствуют и, гордясь успехами, можно польстить самолюбию народа. Однако на деле особых достижений нет. Примерно с 60-х годов прошлого века, основные демографические тенденции у нас намного хуже, чем в Западной Европе, а с недавних пор и в Восточной. Самый важный показатель — смертность. Ее колебания (вместо устойчивого снижения, как в западных странах) наблюдаются с середины 1960-х годов. И хотя сегодня смертность у нас тоже снижается, мы всего лишь вернулись к уровню середины 1960-х или конца 1980-х. Пока это лишь всплески, не более того. Хочется надеяться, что положительная тенденция сохранится, но уверенности нет: проблем в обществе очень много, а продуманная стратегия снижения смертности отсутствует.
Демография касается жизни всех слоев общества, фиксирует истинное положение дел в самых важных областях. А что может быть важнее продолжительности жизни? Для мужчин она достигает у нас 64 лет, в Европейском союзе — 77. У женщин — около 76 лет, в Евросоюзе — 83 года. Если изобразить динамику продолжительности жизни у нас за последние полвека, на графике выйдет изломанная линия, а, скажем, во Франции или Англии — устойчиво идущая вверх прямая. Родившемуся сегодня в России мальчику в среднем предстоит прожить на 14-16 лет меньше, чем его “среднеевропейскому” сверстнику.
— В чем главные причины? Неужели по-прежнему все списывается на алкоголизм?
— Увы, это едва ли не главное наше зло. Беда в том, что мы теряем очень много молодых людей, отсюда такие высокие усредненные данные, не сопоставимые с европейскими. Наибольший урон наносит смертность от сердечно-сосудистых заболеваний в молодом возрасте — за ней очень часто стоит алкоголь. А о так называемых внешних причинах смерти я уж и не говорю. Они у нас конкурируют с раком. В 2011 году от них погибло 200 тысяч человек — обычные здоровые люди, расставшиеся с жизнью не из-за болезней. Одних самоубийств — 31 тысяча. Убийств — 17 тысяч. Уверен: не все самоубийства и убийства попали в статистику, часть из них классифицирована как-то иначе, не то показатели были бы еще хуже. Всякого рода транспортные происшествия отправили на тот свет около 30 тысяч человек. И это далеко не одни ДТП, о которых у нас почему-то любит говорить начальство. Здесь и гибель самолетов, пароходов, и многое другое. И везде есть алкогольная составляющая. А больше 16 тысяч смертей прямо определены как алкогольные отравления.
Часто за этим стоят какие-то более общие причины: чувство социальной неудовлетворенности, например, которое пытаются глушить водкой. Но социальная неудовлетворенность существует везде, да и пьют не только в России. А такого влияния на смертность, как у нас, пьянство не оказывает нигде.
— А почему?
— Немало зависит от структуры алкогольного потребления. Во многих странах, где она походила на нашу, например в Финляндии, Польше, давно уже поняли: алкоголь — опасный и коварный враг, с ним одним махом не покончишь. И вместо бездействия или, напротив, постановки утопической задачи полного искоренения пития проводят продуманную алкогольную политику, вытесняя смертельно опасные крепкие напитки более слабыми — вином, пивом. И тем, и другим можно испортить себе здоровье, если не знать меры, но сложнее переступить опасную черту. Потому и смертность в той же Польше снижается довольно устойчиво — параллельно с изменением структуры потребляемого алкоголя.
Но все сводить к питию, конечно, тоже нельзя. Как не вспомнить плачевное состояние нашего здравоохранения: затраты на него едва ли не самые низкие в Европе и почти не растут. И при этом оно находится в запущенном состоянии с советских времен, когда финансировалось по “остаточному принципу”. Сегодня без крупных вложений его не вытянуть.
— А что происходит с рождаемостью? Действительно ли наметились улучшения?
— Число рождений увеличивается с начала нового века, это так. Но мы стоим на пороге сокращения количества потенциальных матерей из-за низкой рождаемости в 1990-е годы, так что новорожденных снова станет меньше. Сегодня во всех развитых странах рождаемость низкая, но разница все же есть. Во Франции, например, этот показатель значительно выше, чем у нас, однако в Германии еще ниже.
Здесь происходят большие изменения. Семьи образуются гораздо позже, чем в недавнем прошлом, и не торопятся заводить ребенка. Зато растет число детей, появившихся вне брака. В Швеции, например, таковых более половины. Многие союзы реально существуют, но не зарегистрированы, потому и не попадают в статистику.
— Есть ли у вас данные о различиях между слоями общества?
— Да, кое-что мы знаем. Например, что уровень образования заметно влияет на смертность. Важно, где живет человек — в городе или деревне. Известно, что в Москве демографическая ситуация лучше, чем вообще в России. Но подробнее сказать сложно: нет достаточной информации.
— Едва ли не по любому поводу в нашем обществе высказываются разные мнения, вспыхивают ожесточенные споры, например в отношении к мигрантам. Демографы могут это как-то объяснить?
— Да, общества европейских стран более зрелые, потому и ведут себя куда спокойнее в отношении к мигрантам, но и там оно неоднозначно. Наше время — это время так называемого демографического перехода, когда в жизни людей меняется очень многое и очень быстро. Людям подчас трудно уследить за переменами, они не желают с ними считаться, хотят, чтобы все оставалось, как прежде. Демографический взрыв привел к резкому увеличению населения, особенно в развивающихся странах. Соответственно, усилилось миграционное давление на развитые государства, чего не было раньше. Это вызов, на который надо как-то отвечать. Но отказ замечать перемены, требовать, чтобы все оставалось, как было, — не ответ на вызов, это уход от него.
То же и с семьей, семейными ценностями. Жизнь изменилась, и семья уже не может жить, как когда-то, придерживаясь былых традиций, поскольку не существует традиционного общества. Нужны какие-то другие, новые правила поведения, и общество находится в поиске их. Подобные перемены всегда вызывают неизбежное столкновение взглядов, противоречия между старшим и молодым поколениями, горожанами и сельскими жителями, между представителями разных культур. Неприятие новых моделей подпитывает взаимную агрессивность в обществе. Родители не принимают образа жизни детей. Одни ратуют за соблюдение традиций, другие считают их устаревшими. Демографам понятна причина противоречий, а общество они раздражают. Отсюда споры, а то и конфликты. Иногда по самому незначительному поводу.
Волнующий многих вопрос: можно делать аборты или нет? Непонятно, правда, почему именно сейчас эта проблема привлекла столь пристальное внимание. Было время, когда у нас на 100 новорожденных приходилось 200, а то и 300 абортов — и все молчали. Сейчас их тоже много по европейским меркам, но все же намного меньше, чем было: примерно 60 абортов на 100 родов — и налицо неожиданное возбуждение общества. При этом число абортов снижается вовсе не потому, что появилось много борцов за их запрет, а потому, что люди стали меньше зависеть от решений чиновников да в условиях рынка более доступными стали противозачаточные средства. Ими, кстати, пользуются и противники абортов: ведь далеко не все они многодетные родители.
— Ваш институт помогает обществу разобраться в этих проблемах?
— Как Институт демографии ВШЭ мы существуем всего шесть лет, но сложился коллектив намного раньше — в этом году нам исполняется 25. Ежегодно институт публикует демографические доклады, их вышло уже 17 — это немало. Проводим мониторинг основных демографических показателей, стремимся не просто констатировать данные статистики, а истолковывать их. Причем не только на российском, но и на глобальном уровне — ведь демографическими переменами охвачен весь мир. Разумеется, мы часто сталкиваемся с непониманием острейших проблем, нежеланием в них вникать.
— Как студенты относятся к демографии? Она их интересует?
— В магистратуру по демографии идут молодые люди, сознательно выбравшие это направление. Их достаточно много — 15-20 человек в год. Но мы читаем этот курс бакалаврам на многих факультетах — там дело обстоит хуже. Есть факультеты, где, мягко говоря, не всегда понимают важность нашей области знания. Я же считаю, что экономист или социолог, не знающий демографии, — это профессиональный инвалид. Потому что на демографии сегодня слишком много завязано — от рынка труда до пенсионной системы.
Немало вопросов остается неисследованными. Например, все тот же алкоголизм. На медицинском уровне тяжелейшую эту проблему еще как-то изучают, но этого мало. Есть множество нуждающихся в исследованиях аспектов в социальном плане: кто пьет? где группы риска? можно ли предупреждать развитие алкоголизма как социальное явление? какой должна быть алкогольная политика? То же и с самоубийствами. На мой взгляд, в стране должен быть хотя бы один научный центр, занимающийся этими вопросами, но его нет.
Можно ли ждать от студентов особого энтузиазма в отношении к демографии, если он отсутствует в научном мире? Академия наук в упор не видит демографии. А ведь в 20-30-е годы прошлого века в стране было два академических института демографии. Особенно известен киевский, образованный в 1918 году, он был едва ли не первым подобным учреждением в мире. Потом оба института ликвидировали — и все. Остается надеяться, что нашим магистрам — энтузиастам демографии — в будущем удастся изменить ситуацию. Время покажет.
Юрий Дризе
Нет комментариев