При всем богатстве и разнообразии российского научного ландшафта вряд ли на нем найдется что-то более заметное и яркое, чем первый и пока единственный в стране Национальный исследовательский центр “Курчатовский институт”.
О славном прошлом уникального учреждения, 70-летие которого отмечается как раз в эти дни, его легендарных руководителях “Поиск” уже многократно рассказывал и еще будет рассказывать. А в этот раз поговорим о том, чем живет НИЦ сегодня, и попробуем заглянуть в завтра.
Наш собеседник — директор Курчатовского института член-корреспондент РАН Михаил КОВАЛЬЧУК.
— Михаил Валентинович, пилотный проект по созданию НИЦ с самого начала сопровождается многочисленными слухами. Очередной подоспел аккурат к юбилею. Говорят, планируется влить в состав центра еще несколько институтов. Прокомментируете?
— Вы правы в том, что с некоторых пор наш институт постоянно находится в центре общественного внимания и разговоры ходят самые разные. Это нормально: чем быстрее вы развиваетесь, чем сильнее становитесь, тем пристальнее следят за вами окружающие. Едва ли не каждый ваш шаг вызывает сильный резонанс.
Отлично помню, какой шум поднялся на старте нашего пилотного проекта, когда в структуру НИЦ вошли четыре института.
— По моим сведениям — три.
— Это типичная ошибка. Давайте считать вместе. Петербургский институт ядерной физики (ПИЯФ) — раз. Институт теоретической и экспериментальной физики (ИТЭФ) — два. Институт физики высоких энергий (ИФВЭ) — три. И наконец, Курчатовский институт — четыре.
— Так вы и себя посчитали?!
— А как же? Мы реализуем наш общий проект вместе с другими участниками. Я уже как-то проводил аналогию с оркестром, где у каждого из музыкантов своя, индивидуальная партия. Однако безупречно исполнить большое и очень сложное произведение они могут лишь сообща и только при условии, что будут внимательно слушать и слышать друг друга. Так вот наш ансамбль в его нынешнем виде “звучит”, мне кажется, вполне достойно.
Еще до формального образования НИЦ мы разработали программу совместной деятельности организаций, участвующих в пилотном проекте. Акцент в ней совершенно сознательно был сделан на развитие междисциплинарных исследований на базе мегаустановок.
— Кстати, вас тогда некоторые упрекали в слишком широком замахе, чрезмерной амбициозности.
— Ну разумеется! За годы, прошедшие после развала СССР, наше научное сообщество привыкло и приспособилось к режиму выживания, при котором отдельные институты и даже лаборатории находились в “автономном плавании”, самостоятельно добывая средства к существованию. Период распада и безденежья давно закончился, а вот “рефлексы” у многих остались прежние. Пусть огородик там или свечной заводик крошечный и маломощный, зато свой, родимый. У меня язык не повернется кого-нибудь за это осуждать, однако время-то меняется! Настала пора для развития, заработал абсолютно другой алгоритм, требующий объединения усилий, консолидации ресурсов — как интеллектуальных, так и материальных.
Это особенно актуально для меганауки, которая по определению крупномасштабна. В ней все большое: и используемые для исследований установки, и расходы на их строительство и эксплуатацию, и стоящие перед учеными задачи.
Объединение четырех — еще раз хочу подчеркнуть эту цифру — институтов в рамках пилотного проекта дало очевидный для всех результат. Всего за два года завершен первый значимый этап по достройке и вводу в эксплуатацию нейтронного реактора “ПИК” в Гатчине, состоялся физический пуск, полным ходом идет разработка экспериментальных станций. В ближайшем будущем наши исследователи и их зарубежные коллеги получат возможность для работы на самом мощном в мире нейтронном реакторе, открывающем принципиально новые научные перспективы.
У нас в Курчатовском институте действует единственный на постсоветском пространстве источник синхротронного излучения, плюс целый комплекс исследовательских реакторов и термоядерных установок. Начата работа над проектом синхротрона четвертого поколения, который позволит совершить прорыв в биотехнологиях и материаловедении. Наши специалисты играют ключевые роли в реализации крупнейших межгосударственных инициатив по созданию новых установок мирового класса и разработке программ перспективных исследований на них. Это и Международный термоядерный экспериментальный реактор (ITER), и Европейский рентгеновский лазер на свободных электронах (XFEL), и еще целый ряд действительно глобальных мегапроектов.
— Все это замечательно, но вы так и не ответили на мой первый вопрос по поводу новых вливаний в состав НИЦ.
— Отвечаю. Как директор Курчатовского центра я сегодня не вижу ни научной, ни организационной необходимости в этом. Подобные шаги должны диктоваться, прежде всего, достижением определенных научных, стратегических целей. У нас уже сейчас более 10 тысяч сотрудников, сотни сложных в эксплуатации объектов. Управлять всем этим хозяйством архисложно. И наш проект не зря называется “пилотным” — мы только отрабатываем механизмы взаимодействия всех элементов столь сложной научной системы. Не буду скрывать: вопрос о, как вы выразились, вливаниях возникал, и не однажды. Он остается на повестке и сегодня. Каждое из предложений мы изучаем прежде всего с точки зрения содержательной. Никакие “механические” слияния в принципе не рассматриваются. Нужно понимать, какой эффект мы получим при том или ином варианте. Какую пользу он принесет Курчатовскому институту, его новому партнеру и, главное, общему делу?
Например, мы активно сотрудничаем с рядом институтов Госкорпорации “Росатом”. Сравнительно недавно совместно с итальянскими коллегами мы начали разрабатывать проект по строительству в России суперсовременного экспериментального термоядерного реактора IGNITOR. Установить его планируется на территории Троицкого института инновационных и термоядерных исследований (ТРИНИТИ). Этот авторитетный институт раньше был филиалом Курчатовского института, и возглавлял его тогда академик Евгений Павлович Велихов. Сейчас у нас снова появилось перспективное общее дело. То же самое относится еще к одному институту “Росатома” —
НИИЭФА им. Д.В.Ефремова, с которым мы связаны тесным сотрудничеством по многим направлениям.
— А что вы можете ответить тем, кто утверждает, будто из Курчатовского центра хотят вырастить некую альтернативу Российской академии наук?
— Для чего?
— Ну не знаю. Чтобы насолить РАН, например. Лично вас, Михаил Валентинович, многие считают недругом академии. Не слышали?
— Конечно, слышал. Но логика в этом какая? Ваш покорный слуга, между прочим, вырос в академической семье, является членом Российской академии наук с 2000 года и директором далеко не последнего из ее учреждений, где работает уже больше 40 лет (Михаил Ковальчук возглавляет Институт кристаллографии РАН. — Прим. ред.). С какой стати я стал бы вредить самому себе? Но если даже допустить нечто подобное, как десятитысячный Курчатник можно сравнивать со стотысячной РАН?
— Но ведь институт стремительно растет, а РАН, напротив, потихонечку сжимается. Так, глядишь, и сравняетесь. А численность, наверное, не главное. Вы же собственноручно подняли над центром знамя конвергенции. Тут и нано-, и био-, и когно-. Добрались даже до социогуманитарной сферы. Ваш НБИКС-проект кого угодно впечатлит и ввергнет в трепет.
— Надеюсь, это комплимент? В таком случае — спасибо. А если говорить серьезно, то наш институт изначально отличался своей многоликостью, междисциплинарностью. Атомный проект мог состояться только благодаря участию в нем ученых разных специальностей: физиков, химиков, материаловедов, инженеров. Первая биологическая лаборатория была организована здесь еще при Игоре Васильевиче Курчатове — по его же инициативе.
И дальше движение продолжалось по пути, намеченному отцами-основателями института. Вслед за бомбой возникли атомная энергетика и атомный флот, ядерная медицина, появилась масса принципиально новых материалов, мощный импульс получили математическое моделирование и другие, сверхсовременные на тот момент методы исследований. Курчатовцы стали первопроходцами и в информационных технологиях. Именно в этих стенах зародился российский сегмент Интернета.
Сегодня вся мировая наука поднимается на очередную ступень развития. Наступила эра наддисциплинарности, конвергенции знаний и технологий. Наш НБИКС-центр — это продуманный и, убежден, адекватный ответ на вызовы ХХI века, инфраструктурная и идеологическая база для перехода к новому технологическому укладу.
— Не понимаю, как это связано с темой взаимоотношений между НИЦ и РАН?
— Сейчас поймете. В создании и работе Курчатовского НБИКС-центра участвовали и участвуют ведущие ученые как минимум десятка институтов академии. Причем самым активным и непосредственным образом!
Могу признаться: без поддержки коллег мы бы это дело и не потянули.
Та же ситуация с мегапроектами. Буквально пару месяцев назад мы с президентом РАН Юрием Сергеевичем Осиповым подписали сразу два чрезвычайно важных документа. Первый — о партнерстве в создании, совершенствовании и использовании уникальных установок мегакласса, второй — об организации совместного центра научного превосходства в области синхротронно-нейтронных исследований.
— В этом контексте напрашивается вопрос насчет публичного скандала между академиками и главой Минобр-науки Дмитрием Ливановым.
— Меня эта история крайне огорчила. Все мы конечно же знаем, что иногда конфликты могут приносить даже некоторую пользу. Скажем, если кто-то из участников хочет, современно выражаясь, попиариться, получить дополнительную известность. О наличии или отсутствии подобного мотива в данном случае судить не берусь. Глядя со стороны, не зная всех деталей, могу только констатировать, что дискуссия, к сожалению, вышла за принятые в научном сообществе рамки. Может быть, министр был неосторожен в формулировках и тем самым обидел академическое сообщество. Академики, в свою очередь, предприняли ответный демарш. Кто от этого выиграл? По-моему, никто.
Что же касается сути разногласий, то моя позиция известна. Академия всегда была главной научной организацией страны, таковой и должна оставаться. Но это отнюдь не значит, что РАН не нуждается в модернизации. Ей просто жизненно необходимо комплексное, действительно глубокое реформирование. Ни для кого не секрет, что советская академическая система формировалась в условиях, очень далеких от современных. Тогда все было устроено по-другому: и государство, и экономика, и сама наука. В последние два десятилетия внешняя среда быстро преобразовывалась, а РАН за этим процессом явно не поспевала. Отсюда очевидный вывод: следует как можно скорее догонять убежавшую вперед страну, адаптировать академию к сегодняшним реалиям.
— А что конкретно нужно делать? И кто, собственно, должен проводить реформы?
— Готовых рецептов не может быть ни у меня, ни у кого-либо другого. Вырабатывать идеологию реформ, определять их принципы и направления нужно с учетом интересов самих ученых. Президентом РАН должен стать человек, готовый к ее коренному реформированию и к тому, чтобы взять на себя ответственность за это.
— Что же должно получиться “на выходе”?
— Обновленная, усиленная во всех отношениях академия, способная к решению самых крупных научных проблем и выполнению масштабных государственных проектов.
— То есть вы против перевода науки на милые сердцу министра университетские рельсы?
— Разговор о переводе или переносе, на мой взгляд, не имеет смысла. В бесконечных и лично мне уже поднадоевших спорах о принципах организации науки зачастую фигурируют оторванные от реальной жизни и практики схемы.
Утверждается, например, что в США сложилась и работает так называемая университетская модель. Но это, по меньшей мере, лукавство. На самом деле значительная часть действительно передовой американской науки делается в национальных лабораториях — громадных по масштабам центрах.
В то же время говорится о российской, якобы “академической”, модели. Но и это лукавство. А как же МГУ, СПбГУ, другие ведущие вузы, 50 государственных научных центров? А тот же Курчатник? Разве здесь нет науки? Простите, но я с этим никогда не соглашусь.
Дальше. Даже во времена “железного занавеса” происходил, как тогда говорили, “обмен опытом”. По обе стороны океана воспроизводились элементы, характерные для “чужой” модели. Отдел науки ЦК КПСС послужил прообразом для офиса по научной и технологической политике при президенте США (OSTP). Японцы, создавая свой “город науки” в Цукубе, во многом ориентировались на Новосибирский академгородок. Мы, в свою очередь, тоже подсматривали, брали на вооружение наиболее удачные организационные формы и управленческие решения. Кто больше преуспел, однозначно сказать трудно. Эффективность американской науки общепризнана, но и наша, советская, выглядела весьма достойно.
Сейчас, после почти 20 лет хаоса и безвременья, расклад сил, увы, совсем иной. Означает ли это, что нам ничего не остается, как копировать американскую систему? Уверен, что нет. Мы сохранили традиционный и самый главный козырь отечественной науки, которого у США нет и не предвидится. Имею в виду наши научные школы с их глубочайшими корнями и преемственностью поколений. Именно они придают российской научной конструкции ту особую устойчивость, благодаря которой и удалось избежать полного разрушения в период самых жестоких потрясений.
Уверяю вас: в любой другой стране после такой катастрофы от науки остались бы одни руины. А мы, к счастью, все-таки выкарабкались и даже смогли довольно быстро подлатать полученные раны.
Теперь задача в том, чтобы, опираясь на собственные традиции и взяв лучшее из зарубежной практики, перейти от эпохи самосохранения к эпохе научного ренессанса. В какой-то мере это уже удалось, например, Курчатовскому институту, целому ряду других научных центров, университетов. Путь, прямо скажем, отнюдь не простой. Еще труднее он наверняка окажется для Академии наук с ее огромным масштабом и огромной же ответственностью перед страной и всем научным сообществом — гораздо более широким, чем сообщество собственно академическое.
— Боюсь, тут нужны пояснения.
— Для меня очевидно, что зона ответственности РАН не должна ограничиваться академическими институтами. Вспомним еще раз советское время. Ни одно сколько-нибудь серьезное государственное решение в отношении науки, образования, ВПК не принималось без участия АН СССР. И в этом были глубинные причины. Только академия, ее научные и экспертные советы, в состоянии обеспечить всестороннюю, комплексную оценку важнейших для страны проектов. Сейчас эта функция РАН в значительной мере утеряна, во многом по ее же вине, что в корне неправильно. Конечно, привлекать к экспертизе специалистов можно и нужно независимо от места их работы, ведомственной принадлежности. Однако научно-методическое руководство, координацию всего процесса следовало бы поручить РАН.
Еще одна вещь. Академии ставят в вину оторванность от высшей школы. Можно долго рассуждать, насколько это справедливо, но, если мы действительно хотим исправить ситуацию, пора переходить от сетований к делу. У нас есть три-четыре десятка университетов, где реально ведутся интересные и перспективные научные исследования. Я бы предложил передать их под опеку академии.
— Вы это серьезно?
— Абсолютно. Скажу больше. Практически все наши научные организации своим рождением на свет и последующими достижениями обязаны академии. Курчатовский институт начинался с Лаборатории №2 АН СССР, а потом многие десятилетия, не будучи формально подчиненным академии, так или иначе координировал свою научную деятельность с программой академических исследований. С моей точки зрения, так и должно быть.
Беседу вел Дмитрий МЫСЯКОВ
Фото Николая Степаненкова
Нет комментариев